Читать онлайн «Подлинные анекдоты из жизни Петра Великого слышанные от знатных особ в Москве и Санкт-Петербурге». Страница 18

Но при всем таковом терпении, старался сей мудрый монарх всякими способами прекращать и истреблять все распри и расколы господствующей в его государстве греческой веры, раскольников, или, как они сами себя именуют, староверцев, утверждавшихся с величайшею упорностью на некоторых адияфорах[62], старался он изобличить в их заблуждениях дружелюбными поступками и увещаниями в Святейшем синоде и преклонять к истинной православной грекороссийской вере обещанием отличных своих милостей. Но тихия сии средства никакого в них не произвели успеха. Однако сей отец своего отечества не хотел допустить, чтоб упорных и в заблуждениях своих изобличенных подданных силою и наказанием привести в послушание и понудить к восприятию правоверия.

Он оставил их в маловажном их суеверии, но только с тем условием, чтоб все принадлежащие к сей секте, для различия от правоверных греко-российских законосоюзников, носили отличный знак, а именно: продолговатое четвероугольное пятно из красного и желтого сукна на спине. Поскольку сей особенный наряд отличал раскольников от правоверных и некоторым образом делал их смешными и презрительными, то думал монарх, что они сего устыдятся и скорее согласятся к восприятию всеобщей греческой церкви.

Но сия благоразумная монаршая выдумка не имела желанного успеха. Раскольники носили свое желтое пятно и остались в прежнем мнении.

Когда же, спустя несколько времени, Петр Великий увидел на бирже в Петербурге между российскими и иностранными купцами несколько раскольников в вышеупомянутом наряде, упражняющихся в отдавании своих товаров, юхты, конопли и прочих российских товаров, пожал он плечами и спросил некоторых из обстоящих, что сии из раскольников купцы, честные ли, добрые и прилежные ли люди, на которых бы можно было в торговле положиться? «Их таковыми почесть можно», – ответствововал ему один из таможенных служителей. «Изрядно, – сказал Петр, – когда они в самом деле суть таковы, то по мне, пожалуй, пускай веруют, чему хотят, и носят свое пятно; ежели посредством рассудка и привешенных лоскутков не мог я их отвратить от их суеверия, то и огонь уже никакого в них успеха не возымеет. А чтоб сделаться им за их глупость мучениками, то не заслужат они сей чести, да и государство не должно претерпеть вреда».[63]

Из многих собранных мною анекдотов о великом Российском монархе можно усмотреть, что сей государь с самых молодых лет имел истинное богопочитание, хранил оное ненарушимо во всю свою жизнь и изъявлял при всяком случае, особливо ж глубоким почитанием имени. Божия и божественных законов и уважением существенности Христианской Религии. Напротив того ненавидел он фанатизм и суеверия, и равнодушен был ко всему касающемуся только до особливых обрядов при различном отправлении публичного богослужения. Сие истинное богопочитание было причиной справедливого гнева его на явное безбожие и нечестие и на богохульников, о которых он обыкновенно говаривал, что они служат поношением благоустроенному государству и ни мало не могут быть терпимы, ибо стараются опровергнуть основание закона, на котором присяга и все обязательства основаны.

Некогда донесено ему было, что взяли под стражу одного человека, который публично произносил богохульные слова. Государь тотчас приказал сковать его как бешеного, говоря, что если б он имел хоть мало рассудка, то не только не произносил бы хулы на Бога, но и не помыслил бы без почтения о Всевысочайшем Существе, сотворившем его и могущем всякую минуту опять разрушить и обратить в ничто. Дабы избавить сего несчастного от дальнейшей строгости, представляли его величеству, что он согрешил пьяный. Государь отвечал на сие: «Он заслуживает двойное наказание; во-первых за непростительный свой грех против Бога, а во вторых за пьянство». Через несколько дней некоторые знатные люди с великим трудом могли исходатайствовать шу милость от ревностного императора, что он не приказал вырезать язык богохульнику, но только сослал его в дальний Сибирский монастырь, где всякий день употребляли его в тяжелую работу, и он всякий раз должен был являться в церковь, когда отправлялось богослужение, дабы покаялся и переменил свои мысли. При другом случае мудрый монарх говорил о вольнодумцах и насмешниках над религиею что он в Амстердаме находил несколько раз таких людей, в обществах и слушал их умствования, которые столь были пусты, что вместо удивления или почтения к ним возбуждали в нем только презрение к ним. «Они почитают себя умнее других людей, говорил Государь: и не понимают даже того, что дерзкими своими речами обнаруживают только свое нечестие, невежество и гордость: нечестие потому, что явно презирают откровенное в Священном писании слово Божие, на котором Религия основывается;. невежество потому, что не имеют столько разума и просвещения, сколько потребно для познания истины Христианской Религии, а гордость и высокомерие потому, что почитают себя умнее и хотят быть уважаемы более других людей в обществе и ученых мужей, доказавших основательно в своих сочинениях истину христианской религии и даже предпочитают себя целым соборам церковных отцов, из которых самый последний имел больше разума и достоинств, нежели целая толпа таких безрассудных и наглых проповедников глупости и злобы, которых правила необходимо должны произвести в гражданском обществе беспорядок и неустройство».[64]

Петр Великий хоть весьма бережлив был в своих расходах и не любил раздавать наличных денег, однако ж щедро награждал служивших ему верно. Почти ни один генерал, или гражданский чиновник, как из иностранцев, так и из россиян, оказавший ему полезные услуги, не оставался без награждения. По большей части заслуженные люди жалованы от него были деревнями в завоеванных провинциях, которыми потомки их и поныне еще владеют. Справедливый Монарх определял даже вдовам и сиротам морских и полевых офицеров пенсии, вдовам по смерть, а детям до совершенного возраста, в котором сами они могли уже вступать в службу. Сие похвальное его учреждение и поныне еще наблюдается. • Некогда подан ему был доклад об одном иностранце, который служил около 30 лет, и наконец за старостью и по слабости здоровья не мог продолжать службы, и определить ему при отставке полное или половинное жалованье? Государь с некоторым неудовольствием ответствовал: «Как же! Разве тот в старости должен терпеть нужду, кто лучшие свои лета посвятил на службу мне? Выдавайте ему полное жалованье и не принуждайте его к службе, если он уже не в состоянии более служить, но советуйтесь с ним о делах, касающихся до прежней его должности и пользуйтесь его искусством. Кто бы захотел служить мне, если б наперед знал, что я, которому он посвятил лучшие свои лета, в старости его оставлю в нужде и бедности?» При сем случае Монарх сказал, что учредив в 1715 году в Петербурге госпиталь для больных солдат и матросов, должен он стараться завести и другой госпиталь в Петербурге и в Москве для престарелых бедных людей из мещан. В 1718 году он действительно исполнил сие намерение.[65]

Чрезвычайная любовь Петра Великого ко всем наукам и природное его любопытство побуждало его останавливаться при всем том, чего он не разумел, и стараться узнать оное. Он устремлял внимание свое даже и на такие вещи, которые служат только к удовлетворению любопытства, или которыми только исследователи древности занимаются. Я сообщу здесь два анекдота, служащие примером того.

Некогда привезены были сему монарху из Сибири свитки вылощеной синей и черной бумаги с золотыми письменами, найденные там в погребах разоренного храма Семи Палат[66]. Не нашлось никого, кто бы мог прочесть и перевести сии нимало не повредившиеся весьма красиво написанные рукописи. Между тем письмена сии почтены были за древние Тангутские, может быть потому, что в той стороне Сибири, где они найдены, жили некогда тунгусы. Смотрели на сии рукописи с удивлением. Но Петр Великий не был тем доволен; он желал узнать, на каком языке они написаны и какое их содержание. Он послал один из сих свитков в Париж к славному Королевскому библиотекарю Аббату Биньону с просьбою сыскать ученого человека, который мог бы наверное сказать, какого языка сии письмена и какое содержание присланного к нему свитка. Аббат Биньон показал оный Королевскому переводчику Фурмонту, который знал большую часть Восточных языков и несколько по-китайски. Сей отважный ученый, не видавший прежде никогда таких письмен, но понадеявшись на свое знание иностранных языков, вздумал о себе, что он в состоянии разобрать их, или по крайней мере уверить других, что он один может прочесть и перевести рукопись. Он продержал свиток долго у себя и наконец объявил, что оный в самом деле писан на древнем Тангутском[67] языке, и выдал вымышленный самим им перевод, который тогда никто не отважился оспоривать, ибо никто не хотел быть столь бесстыден, как Г. Фурмонт. Петр Великий пожаловал ему знатное вознаграждение за его труд, однако ж не доверял переводу и обыкновенно говаривал о нем: если этот перевод ложный, то по крайней мере остроумно вымышлен. Долго спустя по кончине Петра Великого, и если я не обманываюсь, по смерти уже Фурмонта, при императрице Анне Иоанновне, нашлись при Академии Наук в Петербурге двое россиян, которые прожив шестнадцать лет в Пекине, учились китайскому и маньчжурскому языкам. Увидев упомянутые свитки, они тотчас узнали, что письмо было маньчжурское, читали его свободно и перевели несколько свитков, а между прочими и тот, который посылан был в Париж к Аббату Биньону. В сем переводе не было ни одного слова согласного с Фурмонтовым, и содержание свитка, которое в Русском переводе совсем отлично было от французского, ясно доказывало, что Фурмонт не разумел ни одной буквы из сего свитка, и что перевод его был вымышленный, и Пётр Великий не ошибся. Сии свитки и оба перевода хранятся в библиотеке Санкт-Петербургской Академии Наук и показываются всякому, кто пожелает их видеть.[68]