Читать онлайн «Серебряные орлы». Страница 3

Действие романа происходит на рубеже X–XI веков, в период правления Болеслава I Храброго (967–1025), польского князя с 992 года, современника Владимира Красное Солнышко и Ярослава Мудрого. Довершив дело своего отца Мешко I (принявшего в 966 году христианство по латинскому обряду), Болеслав Храбрый добился объединения польских земель, сильной централизации власти и незадолго перед смертью был увенчан королевской короной. Он прославился как мудрый политик и бесстрашный воитель, который вел упорную многолетнюю борьбу с немецкими феодалами. Успешности этой борьбы немало способствовала христианизация Польши, что было в ту пору несомненно прогрессивным явлением. С одной стороны, христианизация помогала упрочению феодального уклада в древнепольском государстве, а с другой — ощутимо укрепляла его позиции на международной арене, препятствуя, в частности, усилению германской экспансии под видом искоренения язычества. Помимо вооруженных столкновений, эта экспансия продолжала проявляться в попытках подчинить польскую церковь Магдебургскому архиепископству. В ответ Болеслав Храбрый пригласил в Польшу бывшего пражского епископа миссионера Войцеха-Адальберта, а после его убийства язычниками-пруссами и канонизации сумел добиться учреждения в месте захоронения «святого» — городе Гнезно — самостоятельной архиепископской кафедры. Таким образом Польша была избавлена от притязаний на германский диктат через церковные каналы.

То была блестящая победа польской дипломатии. На Гнезненский съезд по случаю образования архиепископства пожаловал сам император Священной Римской империи Оттон III (980–1002). Энергичный и умный Болеслав сумел настолько понравиться юному императору, мечтавшему стать во главе универсальной монархии (куда должна была войти и Польша), что тот вознамерился даже как будто сделать его своим преемником. Во всяком случае, польский князь был провозглашен римским патрицием (знак высокой милости императора), и ему был обещан королевский титул. Такие намерения и действия Оттона вызвали крайнее неудовольствие германской знати, и, видимо, ее стараниями предназначавшаяся Болеславу корона была отдана Стефану (Иштвану) Венгерскому (определенную роль тут сыграло и предательство посланца польского князя — Астрика Анастазия, о котором пишет Парницкий). Неожиданная смерть Оттона III нарушила все планы, заставила Болеслава еще почти четверть века дожидаться королевской короны, отстаивая тем временем независимость отчизны то в вооруженной, то в дипломатической борьбе с новым императором — Генрихом II.

Болеслав Храбрый, бесспорно, главный герой книги, хотя и не се центральный образ. Парницкий подает его в соответствии с летописными свидетельствами, которые он тщательно изучил. Составитель первой польской хроники Галл Аноним восторженно пишет о Болеславе, именуя его «великим» и «славным», подчеркивая его доблесть и справедливость: «Деяния Болеслава более велики и многочисленны, чем могли бы мы их описать или рассказать о них безыскусной речью…» «Великим» и «смышленым» благородно называет этого опасного и удачливого противника киевского князя также русский летописец. Только немецкий хронист Титмар (Дитмар) Мерзебургский (он, кстати, выведен как действующее лицо в «Серебряных орлах»), отражавший настроения германских феодалов, не удерживается от бранных эпитетов по отношению к Болеславу, упрекая его в коварстве и хитрости, а заодно осуждая и Оттона за благоволение к польскому правителю.

Польша Болеслава Храброго вписывается Парницким в широкий европейский контекст. В книге показала взаимосвязь событий, происходящих в отдаленных друг от друга странах, возрастающая роль славянства в мировой истории. «История — цельнотканый гобелен», — утверждает американский прозаик Торнтон Уайлдер. В «Серебряных орлах» Парницкий не довольствуется воспроизведением и без того достаточно сложного рисунка на лицевой стороне этого «гобелена» — он стремится взглянуть и на его изнанку, разобраться в сплетении нитей, узелков, связующих времена и пространства, судьбы всемирные и личные.

Бурная эпоха Средневековья воссоздается им в борении политических замыслов и страстей, в столкновении государственных интересов, власти светской и духовной, в соперничестве Рима и Константинополя, в прозрениях человеческого ума и его заблуждениях. Не прибегая к нарочитой архаизации слога, Парницкий реконструирует восприятие мира средневековым человеком. Это восприятие носило тогда религиозную окраску, однако писатель отнюдь не выступает в романе апологетом католицизма. Не раз выясняется, что побуждения, которые определяют действия духовных лиц, имеют весьма мало общего с религией. Парницкий объективно повествует об ожесточенной борьбе за папский престол, когда одновременно с Григорием V — саксонцем Бруно — объявился антипапа Иоанн XVI — итальянец Джованни (Иоанн) Филагат; рассказывает о восстании римского люда под предводительством консула Кресценция против германского папы и германского императора («война вина с пивом»); с очевидностью демонстрирует все более углублявшуюся зависимость «наместника святого Петра» от соотношения политических сил. Он затрагивает также проблемы, связанные с движением за церковную реформу, возникшим в Клюнийском монастыре во Франции. «Клюнийцы требовали воскрешения в церкви «апостольских» порядков, возврата к аскетическим идеалам и соответствующему образу жизни, исполненному труда, благочестивых упражнений и подвигов милосердия, — поясняет советский историк И. А. Крывелев в книге «История религии» (т. I. М., «Мысль», 1975, с. 212–213). — Призывы клюнийцев имели успех. Появилось много новых монастырей того же направления, которые во Франции объявили себя подчиненными Клюнийской обители. Аналогичное движение развернулось в Италии. В XI в. оно стало уже серьезной церковно-общественной силой».

Клюнийское движение приобрело такую популярность как реакция из недр самой католической церкви на разложение нравственных основ, охватившее высшие ступени ее иерархии. На фоне чехарды малодостойных пап и антипап в конце X — начале XI века светлым пятном выступает внушительная фигура Сильвестра II (его понтификат длился со 2 июня 999 года по 12 мая 1003 года). Это был образованнейший человек своего времени, которого молва за его казавшиеся сверхъестественными знания окрестила чернокнижником.

Помните, у Булгакова в «Мастере и Маргарите» при первой встрече с Берлиозом и Бездомным на Патриарших прудах Воланд заявляет: «Тут в государственной библиотеке обнаружены подлинные рукописи чернокнижника Герберта Аврилакского, десятого века. Так вот требуется, чтобы я их разобрал. Я единственный в мире специалист».

Герберт Аврилакский — это и есть Сильвестр II. Француз родом из Оверни, он был еще ребенком отдан бедной семьей в монастырь в Аврилаке. После обучения во французских монастырских школах отправился в Испанию, где приобщился к восточной мудрости. Он старательно изучил также сочинения латинских классиков, велика была его тяга к искусству, особенно к литературе и музыке. Более всего преуспел Герберт в математике и астрономии. Известны его работы в этой области, где он кое-что заимствовал из арабских и древнеиндийских трактатов. На некоторое время Герберт обосновался в Реймсе, где преподавал в местной школе, а потом стал архиепископом, но принужден был вскоре оставить кафедру. Слава о его учености распространилась далеко за пределы Франции, и он был приглашен в качестве наставника к будущему императору Оттону III. Со времен германского короля Оттона I (912–973), завладевшего Северной Италией и основавшего Священную Римскую империю, возведение на папский престол стало прерогативой императора. Поэтому после смерти Григория V по воле Оттона III папская тиара оказалась на голове его учителя Герберта, принявшего имя Сильвестр II. Но даже после того, как он стал римским первосвященником, его не переставали подозревать в сношениях с «нечистой силой». Недаром у Парницкого, когда Оттон III находится при смерти, то, призывая спасти двадцатидвухлетнего императора, кёльнский архиепископ Гериберт обращается с такой, казалось бы, странной мольбой к папе: «Не бога проси. Проси силы, которые тебе служат».

Между тем секрет всеобъемлющих знаний и проницательности Герберта-Сильвестра не в знакомстве с черной магией, а в долголетних ученых занятиях, в штудировании ветхих манускриптов, из которых вынес он главное: «Что самое мудрое в наследии всей этой древней мудрости? Не наука возведения прекрасных зданий, и не наука управления царствами, и не наука ведения войн, не наука изучения звезд и чисел, не наука писать стихи, ни даже подлинная наука музыки. А кратчайшая наука: «Познай самого себя». Заставляя Герберта цитировать надпись, которая, согласно преданию, красовалась над входом в Дельфийский храм, Парницкий показывает его подлинным мыслителем, воспринявшим наследие античности и усвоившим достижения не только европейских культур.