Читать онлайн «Серебряные орлы». Страница 2

Романы Парницкого по своим внутренним параметрам складываются в определенное целое наподобие «Человеческой комедии», несмотря на их внешнее — тематическое и жанрово-стилевое — разнообразие. Хронологически его книги охватывают свыше двух тысячелетий, а их действие свободно перемещается из одной эпохи в другую, с одного континента на другой. Писателя особенно привлекает проблема взаимоотношений, взаимопроникновения различных культур, в чем он видит плодотворный путь к умножению духовных ценностей, развитию человеческой цивилизации.

Бальзак сказал о Вальтере Скотте, что он возвысил роман до степени философии истории. Из мозаики романов Парницкого вырисовывается грандиозный замысел попытаться осмыслить, репродуцировать через свое художественное сознание весь ход движения истории, включая историю искусства, историю философских и религиозных учений.

Такой замысел требует овладения огромным количеством фактов и знания того, как эти факты интерпретируются учеными. К тому же писатель последователен в том, что не ограничивается материалом европейской истории: мысленным взором он хочет соотнести его с событиями в других частях света — Азии, Африке, Америке. Парницкий придерживается принципа, что в целом художник обязан следовать исторической правде, то есть тому, что подтверждается документальными свидетельствами. Однако там, где существуют пробелы в исторических источниках, или в тех случаях, когда мнения специалистов по какому-либо вопросу расходятся, он считает себя вправо воспользоваться творческой фантазией.

С течением времени пропорции исторической достоверности и художественного вымысла менялись у Парницкого. Он все чаще начал вызывать «демона старины» ради наслаждения занимательной интеллектуальной игрой. И потому книгам его все в большей степени становится присущ герметизм.

С середины 60-х годов его увлекла идея писания историко-фантастических романов. На вопрос, как возникла у него потребность обращения к этому необычному жанру, Парницкий отвечает так: «Я нишу историко-фантастические романы. Извлекая из здания истории один кирпичик, снабженный печатью достоверности, я на его место кладу совсем другой, размышляя о всех последствиях такой операции… Мы привыкли к историческому роману, который является как бы сюжетным учебником популярной версии отечественной истории. Писатель выполняет лишь роль историка-популяризатора. Я вижу в своих фантастических «если бы» иной смысл.

…После многолетнего опыта работы в области исторического романа писатель в какой-то момент начинает испытывать то, что я некогда назвал бунтом наркомана против наркотиков или, другими словами, бунтом человека, занимающегося всю жизнь историей, против того, что с такой легкостью называют историческим документальным свидетельством. Чем больше имеешь дело с какими-либо историческими персонажами или проблемами, тем отчетливее возникает желание проделать с ними нечто похожее на эксперимент: как бы выглядели и вели себя люди в ситуациях, присущих данной эпохе, не анахроничных ей, но тем не менее, если речь идет о фактах, отличающихся от существовавших в действительности».

Так, в романе «Муза дальних странствий» (1970) Парницкий исходит из предположения, что восстание 1830–1831 годов не потерпело поражения, и пытается домыслить, как сложились бы в этой ситуации судьбы величайших поэтов польского романтизма — Мицкевича, Словацкого и Красиньского.

«Если бы нос Клеопатры был покороче, мир был бы иным…» Анализируя нашу собственную жизнь или историю нашей страны, мы часто испытываем искушение привести эту фразу Паскаля. Крошечные факты, поразительные совпадения были причиной драм, которые мы наивно приписываем волшебству неотвратимого рока», — заметил Андре Моруа в «Письмах к Незнакомке» и сделал точный вывод: «Если бы нос Клеопатры был покороче, Рим все равно изведал бы сначала величие, а после — падение».

Благодаря Плутарху и Шекспиру всем известна история роковой любви знаменитого римского полководца Марка Антония и египетской царицы Клеопатры. Во время решающей морской битвы у мыса Акций в 31 году до н. э. Антоний бросил на произвол судьбы свой флот и войско, последовав за галерой обратившейся в бегство Клеопатры. Поэты вслед за Шекспиром окружили романтическим ореолом поступок Антония. В посвященном ему стихотворении Валерий Брюсов писал:

А что, если бы Антоний и Клеопатра вышли победителями в этом сражении? Если бы они не должны были покончить жизнь самоубийством? Или если бы они стали врагами? Или один из них погиб бы, а другой продолжал жить? Какая участь ожидала бы их в каждом из подобных случаев и какой отпечаток наложило бы это на течение мировой истории? Такими и многими другими вопросами, представляющими собой «вариации на тему Паскаля», задается Теодор Парницкий в диптихе «Убей Клеопатру» (1968) и «Другая жизнь Клеопатры» (1969). Это своего рода «антироманы», где сознательно жертвуется фабулой: в них речь идет лишь как бы о возможности создания произведений под теми названиями, что вынесены на обложки книг, художественная ткань которых сложна и причудлива. Обе книги типичны для позднего Парницкого, когда он далеко отходит от классических образцов, отдавая явное предпочтение жанру историко-фантастического романа.

Что касается «Серебряных орлов», то это произведение писалось еще в русле вполне добротных традиций, требующих максимальной верности изображаемой эпохе, хотя, конечно, оно тоже не может быть причислено к романам вальтер-скоттовского или сенкевичевского типа. Собственно интриге здесь отводится весьма мало места. Роман захватывает не стремительностью сюжетного потока, а притягивает, словно манящая глубина колодца, на дно которого по волшебству возникают видения далекого прошлого, но вместе с тем отражается и встревоженное лицо автора на фоне грозового неба второй мировой войны.

Замысел «Серебряных орлов» возник и начал реализовываться Парницким в 1942–1943 годах в Куйбышеве, где он находился тогда в качестве культурного атташе польского посольства.

Нет сомнения, что время создания существенно отразилось на выборе темы романа и на его содержании. Не случайно уже на первой странице романа возникает грозное слово «война». Устами просвещенного Герберта война клеймится как страшное зло, как «проклятое Каиново наследие», порицаются германские князья и графы, которые громче других кичливо лязгают железом. И делается вывод: мудрость, а не сила должна править миром. Не случайно также в годы гитлеровской агрессии Парницкий обратился именно к эпохе первых Пястов, эпохе становления польской государственности, когда молодая славянская держава успешно противостояла германскому натиску на восток. Автор углубился в события тысячелетней давности, движимый патриотической идеей утверждения национальной независимости Польши.

Действие романа происходит на рубеже X–XI веков, в период правления Болеслава I Храброго (967–1025), польского князя с 992 года, современника Владимира Красное Солнышко и Ярослава Мудрого. Довершив дело своего отца Мешко I (принявшего в 966 году христианство по латинскому обряду), Болеслав Храбрый добился объединения польских земель, сильной централизации власти и незадолго перед смертью был увенчан королевской короной. Он прославился как мудрый политик и бесстрашный воитель, который вел упорную многолетнюю борьбу с немецкими феодалами. Успешности этой борьбы немало способствовала христианизация Польши, что было в ту пору несомненно прогрессивным явлением. С одной стороны, христианизация помогала упрочению феодального уклада в древнепольском государстве, а с другой — ощутимо укрепляла его позиции на международной арене, препятствуя, в частности, усилению германской экспансии под видом искоренения язычества. Помимо вооруженных столкновений, эта экспансия продолжала проявляться в попытках подчинить польскую церковь Магдебургскому архиепископству. В ответ Болеслав Храбрый пригласил в Польшу бывшего пражского епископа миссионера Войцеха-Адальберта, а после его убийства язычниками-пруссами и канонизации сумел добиться учреждения в месте захоронения «святого» — городе Гнезно — самостоятельной архиепископской кафедры. Таким образом Польша была избавлена от притязаний на германский диктат через церковные каналы.

То была блестящая победа польской дипломатии. На Гнезненский съезд по случаю образования архиепископства пожаловал сам император Священной Римской империи Оттон III (980–1002). Энергичный и умный Болеслав сумел настолько понравиться юному императору, мечтавшему стать во главе универсальной монархии (куда должна была войти и Польша), что тот вознамерился даже как будто сделать его своим преемником. Во всяком случае, польский князь был провозглашен римским патрицием (знак высокой милости императора), и ему был обещан королевский титул. Такие намерения и действия Оттона вызвали крайнее неудовольствие германской знати, и, видимо, ее стараниями предназначавшаяся Болеславу корона была отдана Стефану (Иштвану) Венгерскому (определенную роль тут сыграло и предательство посланца польского князя — Астрика Анастазия, о котором пишет Парницкий). Неожиданная смерть Оттона III нарушила все планы, заставила Болеслава еще почти четверть века дожидаться королевской короны, отстаивая тем временем независимость отчизны то в вооруженной, то в дипломатической борьбе с новым императором — Генрихом II.