Читать онлайн «Комментарий к роману Чарльза Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба»». Страница 21

ЧАСТЬ 29

Анахронизмы в «Пиквикском клубе»

В «Пиквикском клубе» можно найти два-три не намека даже, а просто выражения, напоминающих о реальных исторических условиях, в которые должны были бы быть вставлены похождения пиквикистов, но или содержание этих выражений хронологически очень подвижно, или они оказываются простыми анахронизмами, которых можно найти немало в этом произведении, если считаться с указанными датами: 1827—1828 гг.

Приведем примеры.

а) В описании города Магльтона (ч. 45) Диккенс сообщает: «Магльтон — древний и верноподданный парламентский город, соединяющий ревностную защиту христианских принципов с благочестивою преданностью торговым правам; в доказательство чего мэр, корпорация и прочие жители в разные сроки представили не менее одной тысячи четырехсот двадцати петиций против рабства негров за границей и такое же число петиций против какого бы то ни было вмешательства в фабричную систему у себя на родине, шестьдесят восемь — в пользу продажи церковных бенефиций и восемьдесят шесть — за отмену воскресной торговли» (гл. 6, VII). Здесь называется реальное историческое явление — фабричная система, но хронологически с ней можно было бы связать неопределенное число лет как до 1827 г., так и после этого года (ч. 18). Что касается сопоставления ее с рабством, то и это сопоставление неопределенно (ч.18, 25), а если искать в нем исторический намек, то оно скорее всего должно быть отнесено к 1833 г., когда были приняты первые серьезные мере к защите детей, работающих на фабриках (ч. 25). и когда прошел билль об отмене рабства в английских факториях (ib.), и, следовательно, англичане получили некоторое право протестовать против рабства негров «за границей».

б) Такой же неопределенностью отличается сопоставление ханжеских требований отмены воскресной торговли и движение в поддержку продажи бенифиций, то есть церковных должностей, и даже синекур, связанных с определенными доходами, что безусловна могло бы быть подведено под понятие симонии[21], каковая считалась в английском праве, и каноническом и светском (со времени Елизаветы), преступлением, а защита ее — ересью. Это сопоставление или хронологически ни к чему не приурочено, или подсказано Диккенсу его наблюдениями в качестве парламентского репортера, так как в 1834 г. Роберт Пиль поднял вопрос о «лучшем распределении доходов», вслед за чем была создана комиссия для обследования вопроса, которая сделала в 1835 г. доклад королю, послуживший основанием для проведенного в следующем году закона о перераспределении епархий. В последнем случае упоминание о соответствующих петициях в 1827 г. — простой анахронизм.

в) Таким же анахронизмом является еще один намек на исторические события, вложенный Диккенсом в уста самого мистера Пиквика, — намек, который в настоящее время не уловят, вероятно, и многие английские читатели, но который в 1836 г. был еще ясен и понятен. Мистер Пиквик на заседании Пиквикского клуба 12 мая 1827 г. говорил, что «если иной раз вспыхивал в его груди огонь тщеславия, то желание принести пользу роду человеческому всегда погашало это пламя. Похвала людей для него — Суинг, любовь к человечеству — страхование от пожара» (гл. 1). Другими словами, похвала представлялась мистеру Пиквику угрозою поджога, но откуда он мог знать в 1827 г. о письмах «Капитана Суинга»[22] (ч. 23), распространявшихся в 1830—1833 гг.?

г) Таким образом, даже эти беглые отсылки к исторической действительности оказываются условными и служат только иллюстрацией для характеристики обращения Диккенса с временем. Другие анахронизмы Диккенса дают еще больший материал для той же характеристики. Джингль повествует (гл. 2) доверчивым пиквикистам об Июльской революции во Франции, — о событии, которое для всякого элементарно образованного человека тесно ассоциируется с 1830 г., а для читателей 1836 г., которые могли даже помнить, что свергнутый с престола Карл X искал приюта прежде всего в самой Англии, оно было слишком свежим событием, чтобы они отнесли его к какому-то году, предшествовавшему году повествования Джингля. Припомнил это и сам Диккенс, когда сделал шутливое примечание: «Замечательный случай пророческой прозорливости мистера Джингля, если принять во внимание, что разговор этот происходил в 1827 году, а революция разразилась в 1830 году». Но, очевидно, и собеседники Джингля обладали той же «пророческой прозорливостью», так как не выказали удивления, а мистер Снодграсс ограничился вопросом: «А вы присутствовали при этом великом событии, сэр?»

д) При описании старинных гостиниц, сохранившихся по ту сторону Темзы, Диккенс говорит, что они могли бы доставить материал для сотни рассказов о привидениях, — если бы исчерпались легенды, «связанные со старым Лондонским мостом» (гл. 9, X). Между тем новый Лондонский мост был открыт только в 1831 г., а старый снесен в следующем, 1832 г. Старый Лондонский мост был настоящей улицей, с домами по обе стороны, и запирался с обоих концов воротами. Этот мост упоминается также в рассказе Джека Бембера (гл. 18, XXI).

е) Когда сарджент Базфаз при допросе Сэма Уэллера спросил, есть ли у того глаза, мистер Уэллер отвечал: «Да, глаза есть, и в этом-то все дело. Будь у меня вместо них пара патентованных газовых микроскопов особой силы, увеличивающих в два миллиона раз, может, я и разглядел бы что-нибудь через лестницу и сосновую дверь...» (гл. 30, XXXIV). Мистер Уэллер имел в виду не что иное, как волшебный фонарь. Изобретенный в середине XVII века, волшебный фонарь оставался просто игрушкой, и лишь открытие мощных источников света в течение XIX века превратило его в тот демонстрационный прибор, который теперь всем известен. Применение газа в целях освещения было одним из моментов в усовершенствовании этого устройства. В начале 1837 г. рекламировался освещаемый газом аппарат, который будто бы увеличивал в три миллиона раз. Так как упомянутый допрос производился 14 февраля 1828 г., то мистер Уэллер предвосхитил это изобретение на девять лет.

ж) Когда Сэм Уэллер собирается рассказать мистеру Пиквику историю об исчезновении колбасника, который «в припадке временного помешательства опрометчиво превратил себя в сосиски», мистер Пиквик высказывает предположение, что с ним «расправились по способу Берка» (he was burked, гл. 27, XXXI). В конце декабря 1828 г. перед английским судом предстали два ирландца— фамилия одного из них была Берк — по обвинению в том, что они заманивали к себе разных людей, напаивали их и удушали так, чтобы на теле не оставалось никаких следов насилия, затем трупы продавали в анатомический театр. В январе 1829 г. Берк был повешен; толпа требовала, чтобы его «беркировали»; с тех пор этот глагол вошел в английский язык, — сперва он обозначал действия, инкриминированные Берку, а позже укоренился и с другими, фигуральными значениями. Разговор Пиквика и Уэллера происходил в январе 1828 г., когда ни мистер Пиквик, ни Сэм не могли знать глагола «to burke».

з) По пути к «Синему Борову», где 13 февраля 1829 г. состоялось свидание Сэма Уэллера с отцом (гл. 29, XXXIII), Сэм останавливается перед Меншен-Хаусом, чтобы поглазеть на возниц и кондукторов омнибусов, хотя омнибусное движение открылось в Лондоне только 4 июля 1829 г., правда около Меншен-Хауса оно действительно было оживленным, так как находившийся против дворца лорда-мэра Банк был конечным пунктом первой же линии омнибусного движения. По названной причине и дальнейшее остроумное упоминание Сэма об омнибусах (гл. 47, LII) — также анахронизм.

и) Сэм рассказывает мистеру Пиквику об арестанте, который, просидев семнадцать лет во Флитской тюрьме, просится взглянуть на Флитский рынок (гл. XLI), и при этом прибавляет: «Тогда здесь был Флитский рынок». Однако рынок, открытый здесь в 1737 г. после заключения речки Флит в подземные трубы, просуществовал до 1829 г. в неприкосновенном виде. Больше того — сама улица, на которой стояла Флитская тюрьма, до этого года называлась Флит-маркет (Флитский рынок), а не Феррингдон-стрит, как об этом пишет Диккенс. Не могло быть, следовательно, названия тюрьмы: Феррингдонский отель, как величает ее тюремщик Рокер (гл. 37, XLI; ср. ч. 53).

к) К анахронизмам надо отнести также упоминание о «новом патентованном кэбе» (гл. 25, XXVIII; см. ч. 59). В дальнейшем будут отмечены еще некоторые примеры.

Входил ли Сэм Уэллер в первоначальный план Диккенса, и притом входил ли он в таком виде, как мы его знаем, трудно угадать. Во всяком случае, его появление (сравнительно позднее, только в десятой главе, а в роли, решающей для всего повествования, — в главе двенадцатой [в наст. издании — соответственно девятой и одиннадцатой. Ред.]) отражается не только на стиле изложения, но и на самом плане: Сэм становится если не главным героем пиквикской эпопеи, то все же самым активным. Это один из тех счастливых творческих персонажей, которые задумываются иной раз их авторами в самых общих чертах, но затем в них раскрывается такая внутренняя сила и содержательность, что действие как будто само собою развивается вокруг них, словно по законам какой-то имманентной диалектики. Явно любимец автора, Сэм Уэллер скоро становится любимцем читателей. Но он — трудный объект для изучения и критики. Когда он изображается на фоне пиквикистского мещанства, он парадоксален; когда он изображается на реальном фоне собственной среды — на лакейской вечеринке в Бате, у миссис Бардль, на кухне у мистера Напкинса, — он фантастичен. Но только когда он парадоксален и фантастичен, он жизнен, ибо он целен и един — «ничем не возмутимый» и насквозь противоречивый. Когда он проницателен, он наивен; когда он наивен и простодушен, он неожиданно образован, — подчас не меньше автора; когда он предан и благодарен, он забияка и озорник; но когда он озорничает, он находчив, остроумен и пленителен. В высшей степени трудно вместить характеристику в одно слово или в малое сочетание их, — лучшее, что можно сказать, если поставить себе такую задачу, — повторить за автором: одним словом, Сэм Уэллер!..