Читать онлайн «О чем рассказали «говорящие» обезьяны: Способны ли высшие животные оперировать символами?». Страница 56

Учитывая многочисленные и лишь частично приведенные нами сведения о сходстве уровня когнитивных способностей врановых и приматов, дальнейшее изучение их способности «говорить» и ее сравнение с речью попугаев представляется весьма перспективным.

Рассмотрев главные программы обучения обезьян языкам-посредникам, попытаемся подытожить, какими же свойствами обладает коммуникативная система, которой они могут овладевать. Полученные данные позволяют считать, что в их вербальном поведении в той или иной — чаще весьма скромной — степени проявляются многие из ключевых свойств языка человека. Эту степень нужно оценивать точно и не впадать в преувеличения, что по временам случалось и с самими исследователями и, в особенности, с многими из тех, кто писал об их работах, будучи недостаточно информированным или не разобравшись должным образом в результатах.

Каждая из программ изучения вербального поведения обезьян в той или иной мере отвечала на вопросы, первоначально поставленные А. и Б. Гарднерами. В основу каждой программы были положены свои принципы и свои цели. Более того, их авторы в какой-то мере полемизировали друг с другом и пытались ответить на вопросы, не решенные предшественниками. Это особенно убедительно проявляется в ретроспективном анализе и повышает достоверность результатов каждого этапа. Так, начальный период обучения языку йеркиш в проекте Д. Рамбо был более жестко формализован, чем условия обучения Уошо. Процесс обучения происходил как диалог обезьяны с компьютером, а не с человеком, что должно было надежно защищать от невольных подсказок экспериментатора. Зато в дальнейшем, в Центре изучения языка, обезьяны усваивали йеркиш, жили и «работали» во все более обогащаемой и свободной среде. Можно сказать, что каждые 5—10 лет происходил некий виток спирали, когда данные, полученные в одних работах, воспроизводились затем совершенно независимо другой группой исследователей в новых условиях и на других обезьянах. Сам по себе факт получения сходных результатов в нескольких независимых языковых экспериментах, где обучение проводилось по разным методикам, иногда как бы «от противного», придает им дополнительный вес. Добавим, что параллельно появлялись все новые данные о наличии у антропоидов тех когнитивных способностей, которые и лежат в основе овладения языком, что делало еще более убедительными результаты, достигнутые в «языковых» экспериментах.

В первой части книги, прежде чем приступить к описанию языковых экспериментов, мы попытались перечислить некоторые характеристики, наличие которых в вербальном поведении обезьян могло бы свидетельствовать о том, что оно в какой-то мере приближается к языку человека. Рассмотрев затем основные результаты экспериментов, попробуем обобщить их и проанализировать черты сходства и отличия.

Начнем с критериев Ч. Хоккета. Наиболее уверенно можно утверждать, что оба языка-посредника, которые усваивают антропоиды, обладают свойством семантичность, т. е. с их помощью обезьяны могут присваивать определенное значение некоторому, ранее нейтральному для них стимулу и используют его вместо обозначаемого предмета, действия и т. д.

Свойство продуктивности означает способность создавать и понимать неограниченное число сообщений, преобразуя исходно ограниченный запас знаков. Как мы упоминали выше, все обезьяны создавали собственные знаки, а также комбинировали известные им жесты и лексиграммы для обозначения предметов, названий которых они не знали. Эта способность отмечена у всех обезьян кроме, пожалуй, Шермана и Остина. Даже Лана, поведение которой всегда оценивают как крайне ограниченное, по собственной инициативе ввела понятие «ВНЕ КОМНАТЫ», а также прибегала к дополнительным определениям, когда, например, хотела получить перезревший и почерневший банан. Выше мы уже приводили примеры словотворчества Уошо и других амслен-говорящих животных, однако неоднократно приходилось слышать предположение, что всё это совпадения или случайности. Тем не менее, такие примеры многочисленны, и накопившийся за годы экспериментов материал склоняет к мысли, что они достоверно отражают природу языковых способностей антропоидов. Так, горилла Коко изобрела жест «ДЕРЕВО САЛАТ» для обозначения любимого лакомства — побегов бамбука, карнавальную маску она называла «ШЛЯПА ГЛАЗА». Чантек именует жидкость для промывания линз «ГЛАЗ ПИТЬ», а «семья Уошо» зовет рождественскую елку «КОНФЕТА ДЕРЕВО», и т. д.

О наличии свойства продуктивности может свидетельствовать и гибкое использование синонимов для обозначения одного и того же предмета в зависимости от контекста (чашка — «ПИТЬ», «КРАСНЫЙ», «СТЕКЛО»; подробнее см. Панов 1980; ЛИНДЕН 1981).

Неожиданное развитие эта тема получила опять-таки благодаря наблюдениям за Канзи. Известно, что бонобо более «говорливы», чем обыкновенные шимпанзе, и Канзи не составил исключения. Создалось впечатление, что он слишком говорлив даже для бонобо, причем эта черта проявилась у него уже в очень юном возрасте. Временами окружающим казалось, что он пытается имитировать некоторые гласные звуки. Например, обычно ему давали арахис со словами: «Канзи, ты любишь орехи?», — и Канзи произносил [е-uh] [33] — сочетание звуков, похожее на «peanut» без согласных. Точно так же, когда речь шла о дыне, он произносил нечто вроде [eh-uhn], опять-таки, похожее на «melon». Окружающие отвечали Канзи теми же звуками, пытаясь построить с их помощью систему коммуникации, при которой обе стороны легче понимали бы друг друга.

Изучив видеозаписи поведения Канзи, Шермана и Остина, исследователи были поражены тем, что, общаясь с людьми с помощью клавиатуры и обычных для шимпанзе жестов, Канзи постоянно издавал еще и разнообразные звуки. Лексиграммы, жесты и звуки, казалось, были объединены в один коммуникационный комплекс — явление, характерное для шимпанзе, видоспецифичная коммуникация которых включает параллельное участие разных каналов связи, вовлекающих разные сенсорные системы (Дерягина, Бутовская 2004). Это побудило С. Сэвидж-Рамбо более тщательно изучить природу звуковой сигнализации Канзи.

Все звуки, издаваемые Канзи, были записаны и сопоставлены с теми, что издают другие четыре бонобо, содержавшиеся в Региональном центре изучения приматов им. Йеркса, — Лорелл, Лаура, Линда и Босонджо, которых не учили никакому языку. С помощью анализа сонограмм удалось идентифицировать 14 групп звуков. Десять из них были обычными для всех пяти изученных обезьян, тогда как четыре были характерны только для Канзи: [ennn], [ii-angh], [whai] и [unnn]. Большинство звуков у бонобо имеют тенденцию перетекать один в другой, но некоторые звуки, встречавшиеся только у Канзи, были явно другого характера, как в группе [ii-angh]. Таким образом, впечатление наблюдателей оказалось верным: Канзи не только издавал больше звуков, чем остальные бонобо, но также придумал и новые, собственные звуковые сигналы.

Анализ видеозаписей показал, что новые звуки у Канзи почти всегда были ответом на вопрос собеседника-человека, реакцией на его комментарии или просьбой. Хотя различия в использовании звуков не всегда были достаточно четко заметны, все же удалось выявить некоторую закономерность. Например, очень частая группа [ennn] оказалась одной из составляющих просьбы, обычно сопровождаемой жестом. На кассете запечатлен случай, когда Канзи указывал на пищу вблизи холодильника, а собеседник-человек не обращал на это внимания. Канзи повторил жест, на этот раз добавив звуки [ennn]. В ответ на вопросы Канзи чаще всего использовал группу [ii-angh], особенно если вопрос кончался двусложным словом, например, «peanut». Звуки [whai] наиболее часто употреблялись после вопросов типа «Хочешь поиграть в прятки?» или «Ты все еще хочешь, чтобы тебе дали мячик?». Последнюю из четырех, группу звуков [unnn], он произносил в ответ на вопрос человека: «Я хочу налить в твою чашку сок, ты его хочешь?».

Появление новых звуков в коммуникативном репертуаре Канзи шло вразрез с широко бытующим мнением, что набор звуковых коммуникативных сигналов у приматов жестко ограничен и не может сильно меняться или расширяться. Эти звуки не только уникальны для бонобо, но они и явно не похожи на звуки других особей этого вида. Тот факт, что Канзи приобрел их в языковой среде, формируя навыки понимания устной речи, позволяет предположить, что он пытался имитировать человеческую речь или, по крайней мере, ее интонации. По мере взросления Канзи стал лучше владеть своим голосовым аппаратом и, как считает С. Сэвидж-Рамбо, продолжает пытаться имитировать звуки человеческой речи. Эти данные несомненно представляют немалый интерес, но они, по-видимому, все-таки субъективны и пока могут рассматриваться как самый первый намек на наличие такой формы продуктивности в языке бонобо. Во всяком случае, некоторые независимые специалисты, слышавшие эти записи, не улавливают того сходства со словами, о котором говорит С. Сэвидж-Рамбо [34].