Читать онлайн «Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую». Страница 138

Во Франции подписание договора с Германией было расценено как победа, такая же большая, по словам некоторых, как взятие Алжира в 1830 г.[1301] Правительство Келло рухнуло, чему, однако, немало способствовало раскрытие того факта, что он состоял в тайной связи с немцами. К власти пришло новое правительство, возглавляемое настроенным против Германии националистом Раймоном Пуанкаре. Кризис, который рассматривали как свидетельство того, что Германия готова использовать войну, чтобы получить желаемое, также оказал сильное воздействие на общественное мнение Франции и стал стимулом для собственных приготовлений Франции к войне[1302]. Французский военный атташе в Берлине позднее предупредил, что общество в Германии охвачено воинственными настроениями и сильно возмущается тем, что в его глазах является поражением в Марокко, что оно не готово идти на компромисс или принимать компенсацию в будущем кризисе. По мнению военного атташе, военная конфронтация между Францией и Германией была неизбежна. Стефан Пишон, который был министром иностранных дел Франции между 1906 и 1911 гг. и вернулся на эту должность в 1913 г., Жоффр и ряд его ведущих генералов находились под сильным влиянием таких сообщений[1303].

В Германии этот договор был расценен как еще одно поражение, сравнимое с поражением в первом марокканском кризисе. Когда Бетману пришлось защищать этот договор в рейхстаге, он услышал гневные реплики от правых: «Поражение, произносим мы это слово или нет». Все видели, что кронпринц, сидевший на балконе, демонстративно зааплодировал[1304]. Императрица, которая обычно не вмешивалась в политику, с упреком сказала Кидерлену: «Мы всегда будем отступать перед французами и мириться с их дерзостью?»[1305] Кайзер также получил большую долю обвинений. «Что случилось с Гогенцоллернами, – вопрошала правая газета, – из которых однажды вышли Великий Электор, Фридрих-Вильгельм I, Фридрих Великий, кайзер Вильгельм?»[1306] Один американский политик, путешествовавший по Германии, услышал, как армейские офицеры говорили, что кайзер выставил их дураками в 1905 и 1911 гг. и они не позволят ему сделать это еще раз[1307].

Весьма реальная перспектива войны летом 1911 г. довела до сознания немцев тот факт, что стратегическое положение Германии далеко не хорошее. Кризис в дальнейшем способствовал утверждению в сознании многих немцев той мысли, что их страна окружена врагами[1308]. Ей, вполне возможно, пришлось бы воевать на три фронта: против Франции и России на суше и Великобритании – на море, и было неясно, достаточно ли у нее ресурсов[1309]. Росли сомнения в том, сможет ли военно-морской флот Германии бросить вызов английскому. Расширение Кильского канала, проводившееся с целью дать возможность большим военным кораблям благополучно проходить по нему из Балтийского моря в Северное и обратно, а Германии – обеспечить свое военное присутствие в обоих морях, должно было закончиться не раньше 1914 г. (Канал был открыт 24 июня 1914 г., за четыре дня до убийства в Сараеве.) Тирпиц, как он делал и раньше, воспользовался кризисом, чтобы потребовать новый военно-морской законопроект. Он хотел, чтобы в следующие несколько лет были построены еще шесть больших кораблей, а к военно-морскому флоту была бы добавлена третья боевая эскадра. Это, по его утверждению, сплотило бы правых и средний класс против левых и «выбило бы почву из-под ног социал-демократической и «левой» либеральной партий»[1310]. Он встретил сопротивление со стороны многих своих адмиралов, которые доказывали, что объявление о дополнительном строительстве Германией дредноутов при напряженной международной обстановке может привести к войне с Великобританией. Бетман тоже возражал Тирпицу, приводя основания: расходы и риски. В конце концов он не сумел убедить кайзера, который назвал его трусом и сказал, что он не позволит англичанам себя запугать. «Я велел рейхсканцлеру, – похвастался Вильгельм начальнику своего военно-морского кабинета, – помнить, что я наследник Великого Электора и Фридриха Великого, который всегда действовал без колебаний, когда наставал грозный час. Я также сказал канцлеру, что нужно принимать в расчет политическое провидение, которое позаботится о том, чтобы люди с таким грузом на совести, как англичане, в один прекрасный день познали бы унижение»[1311].

Армия, которая годами спокойно наблюдала за тем, как все возрастающее финансирование шло на военно-морской флот, теперь сама выступила с требованиями расширения. Это был вопрос «самосохранения», по словам Мольтке[1312]. Кайзер согласился на компромисс, по которому армия и флот получали каждый свое новое финансирование, но с некоторыми сокращениями. Общественное мнение Германии и рейхстаг, которые были против увеличившихся расходов, теперь выражали готовность их одобрить. Новый Закон о военно-морском флоте от 1912 г. предусматривал строительство трех новых дредноутов и двух легких крейсеров, тогда как по Закону о сухопутных войсках армия мирного времени должна была за последующие пять лет увеличиться приблизительно на 30 тыс. солдат и претерпеть такие изменения в организации, как укрепление военно-транспортной системы[1313]. Чтобы задобрить Бетмана, ему было разрешено возобновить переговоры с Великобританией. Неудивительно, что англичане отнеслись к ним с некоторым скептицизмом.

Марокканский кризис оставил еще один опасный осадок в умах европейских лидеров. Он напрямую привел к войне между Италией и Османской империей осенью 1911 г., которая, в свою очередь, проложила путь Балканским войнам 1912 и 1913 гг. Италия, которая раньше с завистью наблюдала за борьбой за колонии по всему миру, теперь решила, что настал момент добавить кое-что к своей небольшой коллекции заморских территорий. Османская империя была слаба, ее изнутри разрывали борьба и восстания в Албании и Йемене, а другие страны были заняты Марокко. За прошедшие годы Италия получала обещания от Великобритании, Франции, Австро-Венгрии и России, которые признавали, что у Италии есть особые интересы в двух провинциях Османской империи в Северной Африке – Киренаике и Триполи. (В настоящее время мы знаем их как Ливию.) Если статус Северной Африки изменится – а к этому явно шло в Марокко в 1911 г., – то Италия могла бы выступить с веским аргументом в пользу укрепления своего влияния в той или иной форме в Ливии. Обрести колонии также казалось гораздо легче, чем осуществить другую мечту итальянских националистов – отнять у Австро-Венгрии регионы, в которых говорят на итальянском языке, такие как огромный порт Триест и Трентино, – то есть совершить то, что слабость Италии отодвигала на далекую перспективу, если вообще делала возможным[1314]. Сама Австро-Венгрия была более чем счастлива думать о том, что Италия устремляет свои взоры на южное побережье Средиземного моря, подальше от Альп и Адриатики[1315].

Предыдущие попытки Италии построить империю, однако, были впечатляюще безуспешными. Итальянских националистов по прежнему возмущал захват Францией Туниса в 1881 г. История (после поражения при Карфагене Рим превратил этот регион в свою главную зерновую житницу), географическое положение (побережье Туниса находилось прямо напротив острова Сицилия) и эмиграция (ко времени начала Великой войны в Тунисе проживало около 130 тыс. итальянцев) – все это делало Тунис итальянским, а не французским. Действительно, Италии удалось основать две небольшие отсталые колонии в Эритрее и Сомалиленде на Африканском Роге, но ее попытка захватить Эфиопию закончилась ошеломляющим поражением от эфиопов в Садове в 1896 г. Это было огромным унижением для Италии, испытывавшей сильное желание играть свою роль на европейской и мировой аренах.

Италия скорее из вежливости считалась великой державой, нежели была ею в реальности. Во всем, кроме бедности, она тащилась позади других стран. Ее население составляло всего 35 млн человек, тогда как ее соседки и соперницы Австро-Венгрии – 50 млн. И она теряла большую долю населения – в одном лишь 1913 г. 873 тыс. человек – из-за эмиграции[1316]. Ее сеть железных дорог была не развита; страна была менее индустриальной и более сельскохозяйственной, чем другие западные державы; и она тратила на свою армию меньше, чем все другие страны, включая Россию[1317]. Это была новая страна, в которой различные регионы и города часто внушали – как и в наши дни – более сильную симпатию, чем к самой Италии. В ней существовал глубокий раздел между новыми рабочими классами и их работодателями, между севером и югом и между католической церковью и государством. Доминирующей фигурой в политике до 1914 г. был Джованни Джолитти – либеральный реформатор, который пытался модернизировать экономику, общество и политику Италии, но среди политиков и в народе было ощущение, что все это в какой-то степени импровизация, да и не очень эффективная к тому же. В высших правительственных кругах такие ключевые чиновники, как военные и гражданские лидеры, просто не общались друг с другом. Например, начальники Генерального штаба Италии не знали условий заключения Тройственного союза, защищать на войне интересы которого в один прекрасный день они могли пойти. Теоретически за иностранные дела отвечали король и военные, но на практике король Виктор-Эммануил III, который стал наследником своего отца, убитого в 1900 г., предоставил их ведение своим министрам. Невысокого роста, суетливый человек, он посвятил все свое внимание обожаемой семье, включая гораздо более крупную, чем он, жену-черногорку, и своей коллекции монет.