Читать онлайн «Свитки из пепла». Страница 43

Сегодня 26 ноября 1944 года»15.

Хенрик Порембский, электрик, обслуживавший крематории по электрической части, доверенное лицо и связной «зондеркоммандо», осуществлявший связи с подпольщиками в Аушвице-1, утверждал, что члены «зондеркоммандо» начали закапывать свои сообщения в землю летом 1944 года. По его версии – после того, как после удачного побега из основного лагеря одного польского подпольщика, бывшего связным с волей, оборвался надежный канал связи для касиб.

Думается, что он все же сдвинул акценты интерпретации: евреи действительно приступили к захоронению своих свидетельств летом 1944 года и, так сказать, «у себя» – на территории, прилегающей к крематориям, но причина была иной: почувствовав себя «кинутыми» польским подпольем и заплатив за это жизнью капо Каминского, бывшего к тому же ключевым звеном коммуникации между Биркенау и Аушвицем-1, и переездом в зону вокруг крематориев, они просто отказались от столь жесткой координации с подпольщиками из головного лагеря. Да и сама связь, если бы ее искали, после переезда в зону крематориев и смерти Каминского не могла не усложниться16.

Порембский вспоминал, что ему лично известно о 36 схронах на территории крематориев17. Он же рассказал и о «технологии», которую выработали для этого зондеркоммандовцы, в частности на крематории IV. Сначала рукопись, положенную во фляжку, или в пустую банку из-под «Циклона Б», или хотя бы в плотно закрытый котелок, припрятывали в поленнице дров, уложенной вдоль внешней колючей проволоки, в том ее месте, где был не просматриваемый ниоткуда закуток между двумя рядом стоящими зданиями – газовой камерой и раздевалкой. Там же было естественное углубление, которое постепенно заполнялось различным мусором и землей. Вдоль проволоки и штабпелей дров росли кусты и молодые сосенки, под корнями которых и устраивали схроны: сначала вырывали ямку, потом вынимали из временного укрытия банку, прятали ее в ямке и аккуратно засыпали землей, под конец поливая сверху водой и утрамбовывая. Поскольку нетрудно было предположить, что от самих зданий когда-нибудь камня на камне не останется, ямки делали не ближе, чем в метре от стен. Занимался всем этим, согласно Порембскому, один и тот же узник – Давид то ли из Сосновца, то ли из Лодзи (вероятно, штубовый).

Трижды приезжал Порембский в Освенцим в надежде найти их и выкопать бесценные записи. Первый раз, в августе 1945 года, он опоздал – на территории крематориев хозяйничала комендатура лагеря для немецких военнопленных. Второй раз – в 1947 году – копать ему не разрешил уже музей, опасавшийся наплыва «черных археологов». В третий раз он обратился в музей в начале 1961 года; на этот раз санкция варшавского и музейного начальства была получена. И вот 26 июля 1961 года раскопки начались: место – участок размером в 80 квадратных метров – указал Порембский. И уже 28 июля они увенчались находкой проржавевшего немецкого солдатского котелка, внутри которого оказались плотно уложенные и слипшиеся друг с другом листы бумаги – записки Э. Хиршберга из Лодзинского гетто с комментариями З. Левенталя. Рядом с котелком в земле были остатки пепла и несгоревших человеческих костей – возможно, Левенталь почтил память автора записок персональным захоронением его условных останков18.

Станислав Янковский-Файнзильбер закопал в землю недалеко от крематория фотоаппарат, металлическую банку с остатками газа и заметки на идиш с расчетами количества убитых в Аушвице19. Кроме того, повар Леон закопал там же большую коробку с талесом, тфилином и молитвенником, подобранными у погибших20. Яков Габай утверждал, что он и некоторые другие греческие евреи закопали возле крематория III несколько символических банок с как бы индивидуальным пеплом их родственников21.

Еще об одном послании, причем коллективном, сообщает Миклош Нижли – его, по-видимому, главный инициатор. На трех из четырех пергаментных, большого формата листов рукой парижского художника Давида Олере описывалось все, что происходило на крематориях Биркенау, приводилась оценка числа жертв и назывались имена основных палачей. Четвертый лист занимали подписи почти 200 членов «зондеркоммандо» крематория II, где обретался и сам Нижли. Эти листы были прошиты шелковой нитью, свернуты в трубочку и вложены в специально изготовленный цинковый цилиндр, вскоре закопанный во дворе крематория II. (У этого так и не найденного после войны послания был необычайно экстравагантный «двойник». Оберштурмфюрер СС Эрих Мусфельдт приказал изготовить двуспальную кровать-рекамье и отправить ее багажом к себе домой, в Мангейм. Члены «зондеркоммандо» кровать изготовили, но заложили между погруженными в шерсть и вату пружинами аналогичный цинковый цилиндр!)22

Известно, что члены «зондеркоммандо» вели свой учет прибывающих транспортов и регулярно передавали эти сведения польскому подполью в центральном лагере: именно таким документом является, судя по всему, список эшелонов, написанный поэтому по-польски Лейбом Лангфусом и найденный среди бумаг Залмана Левенталя23.

Но, быть может, самое уникальное, что удалось переправить на волю, – это групповые «автопортреты»: страшные фотографии живых членов «зондеркоммандо» на фоне лежащих на траве и сжигаемых на костре трупов.

Всего сохранилось четыре фотографии, сделанные в конце августа или начале сентября 1944 года сквозь квадратное окно или дверь какого-то временного укрытия близ костровища у крематория V24. Рамка фотографии и изображение находятся под некоторым углом друг к другу, что наводит на мысль о том, что фотографии делались лежа. Но, конечно, самое поразительное – то, что «зондеркоммандо» удалось еще и сфотографировать свое рабочее место!

По свидетельству членов «зондеркоммандо» Лейбы Филишки и Аврома-Берла Сокола от 31 мая 1946 года, фотографировал Лейб-Гершл Панич из Ломжи, нашедший в вещах погибших исправный фотоаппарат25.

По другим сведениям, зафиксированным и в экспозиции Государственного музея «Аушвиц-Биркенау», непосредственным автором фотографий был грек по имени Алекос (Эррера?), для которого через Аушвиц-1 был специально раздобыт фотоаппарат, переданный Шломо Драгону Альтером Файнзильбером, а тому – Давидом Шмулевским. Драгон пронес заряженный аппарат на крематорий и унес его с пленкой обратно26.

В то же время Б. Ярош называет целую фотобригаду в составе уже пятерых: Алекоса, братьев Ш. и А. Драгонов, А. Файнзильбера (С. Янковского) и Д. Шмулевского27. А по версии М.С. Забоченя, Шмулевский был и вовсе самим фотографом, причем единоличным28. Но непосредственное его участие в фотографировании все же невероятно: заместитель блокэльтесте 27 блока в Биркенау, еврей из Сосновца (или из Лодзи) и подпольщик, связанный с «Боевой командой Аушвиц», Шмулевский играл свою исключительно важную роль связного между «зондеркоммандо» и семейным лагерем, но прямого доступа в зону крематориев иметь не мог.

В конце концов, не так уж и важно, кто нажимал на затвор, кто стоял «на стреме» и т. д.: организация такого фотосеанса могла быть только коллективной. И переправка пленки на волю – составная часть этого процесса.

Это, в свою очередь, сумело сделать польское подполье: сопроводительная касиба Йозефа Циранкевича и Станислава Клодзинского в Краков, к Терезе Ласоцкой-Эстрайхер, от 4 сентября 1944 года достаточно точно датирует событие:

«Срочно. Отправьте эти две металлические катушки с пленками (2,5 и 3,5 дюйма) как можно скорей. Возможно получить отпечатки. Мы шлем фотографии из Биркенау – люди, которых газировали. На фотографии костер из тел, сжигаемых снаружи. Тела сжигают снаружи тогда, когда крематории не справляются со сжиганием необходимого количества. На переднем плане тела, приготовленные для того, чтобы быть брошенными в костер. Другая фотография показывает одно из мест в лесу, где людям приказывают раздеться якобы для того, чтобы идти в баню, а на самом деле в газовую камеру. Отправьте катушки как можно скорей…»29

Довид Нэнцел вспоминал также о закопанном в землю большом стальном ящике, в который были уложены фотографии, найденные у венгерских евреев, и заметки о каждом венгерском эшелоне, а также письма-отчеты Сталину, Рузвельту, Черчиллю и де Голлю, написанные на соответствующих языках30.

Те же Филишка и Сокол утверждали, что члены «зондеркоммандо» захоранивали свои рукописи и рисунки в термосах и флягах на территории всех крематориев, но в особенности часто на территории крематория III – приблизительно в 20 метрах в сторону цыганского лагеря. Авторами этих документов, кроме Градовского, были Йосель Варшавский, Довид Нэнцел из Рифича, некий даян (судья) из Макова31, имени которого они не называли, и Леон Француз32, или Давид Олере, художник из Франции, старавшийся делать зарисовки всего того, что он, к сожалению, видел33.