Читать онлайн «Судьба империи. Русский взгляд на европейскую цивилизацию». Страница 52

Проект получился добротным и исторически конкурентоспособным, т. е. пригодным для последующих модернизаций. Важнейшей такой проектной модернизацией является американский ХХ век – век американского проекта, конкурентного проекту российскому (советскому). В веке XXI потенциал проекта века XVIII, похоже, исчерпан. Конкуренция с СССР как стимул модернизации проекта отсутствует. Кроме того, сегодня американский проект не обеспечивает более воспроизводства общественной системы и американского образа жизни. На это указывают американские правые – консерваторы.

Сегодня США стоят перед задачей нового масштабного социального проектирования. Впрочем, как и мы.

Сегодня действительная историческая конкуренция смещена в сферу масштабного социального проектирования, и у нас пока еще есть шанс ее не проиграть. Для этого мы должны быть максимально консервативны, т. е. способны вовлечь в сегодняшнее проектирование весь доступный нам культурно-исторический материал.

Историческая Россия в основном складывалась путем рецепции культурного материала. Пожалуй, это главное наше национальное умение – выбирать из мировой культуры нормы и образцы, примерять их на себя, экспериментировать с ними на нашей почве, причем делаем мы это исключительно добровольно, по собственной инициативе. Специфика нашей идентичности заключается в том, что никому и никогда не удавалось нам что-то навязать, т. е. завоевать, а потом оцивилизовывать, превращая нас в часть «прогрессивного» человечества.

Важнейшим этапом проектного становления нашей страны было принятие христианства от Византии и установление между Древней Русью и Восточной Римской империей тесных политических и экономических связей. Православие (ортодоксальное христианство) – важнейшая часть нашего культурно-генетического кода.

Падение Византии (1453 г.) и одновременное становление Московского русского государства (нового проекта) были составляющими одного исторического проекта новой социокультурной общности. Московское государство проектировалось как наследник Восточной империи, как место-время воспроизводства культурных организованностей античного и средневекового, но уже христианского мира.

Принятие царского титула Иваном Грозным оформило сущностный имперский характер и способ организации русского государства. С одной стороны, титул царя (от Caeser) указывал на принципиальное равенство русского государства с другими державами Европы и Азии, а с другой стороны – на историческую линию наследования и принципиально имперский (т. е. многоэтнический и многоконфессиональный) уклад Московского царства.

В многоконфессиональность и многонациональность Российской империи внесен огромный культурный вклад эпохой ордынского владычества. Ордынская власть никак не затронула православия – наоборот, Орда поддерживала Русскую церковь. В самой Орде совершенно спокойно сосуществовали различные религии. Сама Орда как государство была предельно многонациональной. Социальное положение в Орде никак не было связано с национальным и племенным происхождением. Будучи вассалами Орды, русские княжества воспринимали это как норму. И когда Москва подчинила себе Казань, были воспроизведены те же принципы.

Таков действительный культурный вклад Азии (ордынской эпохи) в нашу культуру. Именно в этом наша подлинная культурная евразийскость – в отличие от разных домыслов, сегодня активно претендующих на роль теорий.

Одновременно с принятием титула царя возникает концепция «Москва – Третий Рим», хотя московское царство практически ничего не приняло от Рима первого (италийского). Действительным содержанием проектирования нашей государственности были культурные прототипы Рима второго (константинопольского). К моменту падения Византии две ветви средиземноморской материнской цивилизации уже достаточно далеко разошлись между собой, хотя и проросли от одного корня. Гораздо более точным было бы утверждение «Москва – Второй Константинополь». Развитие русского государства как империи – наследницы Византии прежде всего содержало в себе целевую характеристику принадлежности к Вечности, к истории всего человечества, поскольку культурные прототипы Первого и Второго Рима просуществовали в истории более чем по тысяче лет каждый.

На самом деле и уже упомянутый выше западноевропейский Ренессанс вместе с зарождением науки и новой философии также напрямую связаны с Византией. Культурная элита Восточной империи бежала на Запад после завоевания турками Константинополя и принесла с собой сохраненное в Византии искусство, право, подлинные тексты античных философов. Рецепция византийской культуры – важнейшая характеристика истории западного мира.

Петровская модернизация России не есть отказ от какого-то «особого российского пути» и предательство традиции. Обращение к западноевропейской культуре и отсутствовавшим у нас к тому времени образцам деятельности носят для Петра Великого вполне себе прагматический и очень осмысленный характер. Корни наши – византийские, но ошибок византийских мы допускать не должны.

Петр принимает титул императора после победы в Северной войне и вот что пишет по этому поводу: «Зело желаю, чтоб наш народ прямо узнал, что Господь прошедшею войною и заключением мира нам сделал. Надлежит Бога всей крепостью благодарить; однако, надеясь на мир, не ослабевать в воинском деле, дабы с нами не так сталось, как с монархией греческой. Надлежит трудиться о пользе и прибытке общем, который нам Бог кладет перед очами как внутрь, так и вовне, отчего облегчен будет народ».

Проблема воспроизводства Российской империи, ее сохранения в истории – вот что заботит царя-реформатора. В этом цель его проекта модернизации. Петровская модернизация была проектом, который должен был обеспечить России воспроизводство ее государственности и идентичности в изменившихся исторических условиях. Для этого в Россию импортировались европейское научно-инженерное мышление и культура. В целях исторической конкуренции мы должны были пустить к себе научно-технический прогресс, при этом сохранив базовую имперскую идентичность, взятую у Византии.

Петровская модернизация мотивирована во многом историческим пониманием судьбы Византийской империи, пониманием того, что ничто не совершенно в этом лучшем из миров. И культурные исторические прототипы, заимствованные нами для социокультурного проектирования, имеют свои сильные и слабые стороны, они как разрешают, так и порождают проблемы, дают как возможности, так и несут в себе ограничения. Именно это понимание специфики культурных единиц было осознано европейской философией в качестве одного из важнейших компонентов диалектического метода рассуждения, как единство и борьба противоположностей.

Вторая модернизация русского проекта – сталинская. Она несколько иная, нежели петровская. Ее проблемность и содержится в этих отличиях.

Русская революция (Февральско-Октябрьская) с культурной точки зрения – чистый импорт. Коммунистическо-социалистическая философия и идеология – детище Западной Европы и заимствовано нами как квинтэссенция того самого социального прогресса. К сожалению, Маркс, воодушевленный идеей Гегеля о развитии как базовом историческом процессе, отождествил ее с идеей прогресса. Учение Маркса в части исторического материализма и идеи формаций – сугубо прогрессистская идея, мыслительно игнорирующая проблему воспроизводства как обязательное условие развития.

Большевики отнюдь не собирались своим проектом воспроизводить Российскую империю. Коммунистический проект был самостоятельной и главной ценностью. «Весь мир насилья мы разрушим, до основанья, а затем…» Однако Ленин довольно быстро понял, что если не воспроизвести государство, никакого «затем» не будет.

Сталин, в свою очередь, понимал, что если не будет этой страны – не будет и никакого социализма. И поэтому строил СССР как империю. Более того, внутрипартийная борьба 20 – 30-х годов есть борьба за остановку революционных процессов и запуск процессов воспроизводства. Вторая мировая война подтолкнула Сталина к фиксированию преемственности СССР по отношению к Российской империи. Это выражалось, прежде всего, в классическом понимании истории как науки и в отказе от экспериментов в этой области еще в начале 1930-х. Во время войны не только возвратились в армию офицерские погоны, были учреждены ордена имени великих имперских полководцев, в значительной степени в общественную жизнь возвратилась Церковь, но и, что более интересно, – возродилась византология как специфическая отрасль исторической науки. Журнал «Византийский временник» восстановлен в 1943 году как научное издание.