Читать онлайн «Джимми Хиггинс». Страница 40

Внезапно Джимми осенило. Он схватил своего друга за локоть.

— Эмиль! А помните, как Эштон Чалмерс и старый Гренич явились к нам на митинг в оперный театр?

— Еще бы!

— Может, это так на него подействовало?

— Возможно!

— А ведь это я продал ему тогда билет!

Джимми весь затрепетал от восторга. Вот она — награда, которая изредка достается пропагандисту: о» борется среди насмешек и равнодушия, и вдруг словно луч света, врывается доказательство, что когда-то, каким-то образом мозг его вошел в контакт с мозгом другого человека и слова его попали в цель. Эштон Чалмерс послушал оратора из социалистов, а после ему захотелось самому почитать на эту тему, узнать побольше; он нанял силу великого мирового движения за экономическую справедливость и, отбросив шоры, перешагнув через классовые барьеры, сказал правду о том, что видит впереди. Когда Джимми прочел замечательные слова, произнесенные председателем травления банка, ему больше чем когда-либо захотелось воевать с немцами!

Впрочем, не все социалисты Лисвилла были заражены таким воинственным пылом, как Эмиль Форстер. Под вечер того же дня Джимми встретил на улице товарища Шнейдера, шествовавшего домой с пивоваренного завода, и не нашел в нем никаких перемен — та же цветущая тевтонская физиономия, тот же густой тевтонский бас, та же бурная тевтонская непримиримость. Стоило Джимми упомянуть про Эмиля, как Шнейдер словно с цепи сорвался: какой он к черту социалист, этот Форстер? Не мог дождаться, пока за ним придут,— сам побежал искать строевого сержанта! Непременно надо было выставляться напоказ перед народом, чтобы все городские бездельники видели, как он посреди площади корчит из себя дрессированную обезьяну!

Нет, горячился Шнейдер, пересыпая свою речь сочной руганью, он ни на дюйм не отступил от своей позиции! Пускай его хоть сейчас бросают за решетку, пускай ведут на расстрел, все равно никому не удастся сделать из него милитариста. Однако, припертый к стене, толстый пивовар признался, что он зарегистрировался на призывном пункте,— но в армию все равно его никакими силами не затащат! Джимми заметил, что его и так не возьмут, потому что у него жена и шестеро детей, но собеседник был слишком увлечен своей тирадой и не видел иронической усмешки Джимми. Шнейдер разглагольствовал так громко, что прохожие злобно поглядывали на него. Джимми, отнюдь не настроенный добровольно стать их жертвой, простился и пошел к Мейснерам.

Маленький упаковщик бутылок жил попрежнему в том же доме. Верх он сдавал одной польской семье, что-бы немного окупить все возраставшие расходы. Джимми, он встретил с распростертыми объятиями — радостно похлопал его по спине, откупорил ради такого случая бутылку пива. И забросал Джимми вопросами: где был? что делал? — а потом в свою очередь рассказал ему лисвиллские новости. Местная организация социалистов в целом сохранила непримиримое отношение к войне и продолжает свою пропаганду, несмотря на самую бешеную оппозицию. Рабочие до того отравлены «патриотическим ядом», что их почти не заставишь слушать; а радикалы— да что о них говорить? Они меченые: их почту перехватывают, на их митингах сидит не меньше полицейских шпиков, чем публики. Многих уже сцапали в армию — по мнению Мейснера, у приемных комиссий на этот счет есть особые указания.

— А кого взяли? — поинтересовался Джимми. Оказалось, что товарища Клоделя, ювелира,—ну, этот пошел, конечно, с охотой; товарища Кельна, стеклодува,— он. немец, но американский подданный, поэтому, его призвали, хоть он и протестовал; еще товарища Станкевича...

— Станкевича? — ужаснулся Джимми.

— Да, да, его уже отправили.

— И он согласился?

— А его и не спрашивали. Приказали явиться, и точка.

Услышав это известие, Джимми почему-то особенно остро ощутил всю реальность войны. Почти всеми своими знаниями по части нынешнего мирового конфликта Джимми был обязан этому маленькому румынскому еврею. У стойки его табачной лавочки Джимми получил свои первые уроки географии. Там он узнал, что желтая страна — это Россия, зеленая — Германия, бледно-голубая — Бельгия и светло розовая — Франция; он увидел, что железнодорожные линии идут из зеленой страны в розовую, пересекая бледно голубую, и что большие крепости на границе бледно голубой страны обращены в сторону зеленой (последнее обстоятельство, кстати, Мейснер, Шнейдер и вое прочие выходцы из зеленой страны считали смертельным оскорблением, уликой преступления людей из бледно голубой). В памяти Джимми встало сухонькое, подвижное лицо товарища Станкевича, зазвучал его резкий голос, пытающийся утихомирить спорщиков: «Товарищи, так нельзя, так у нас ничего не получится. Давайте ответим в конце концов на вопрос: интернационалисты мы или нет?»

— Боже ты мой!—прошептал Джимми.— Какой ужас!

Он дошел до того, что согласен был признать: да, пожалуй, стоит наломать кайзеру бока и, пожалуй, правильно, когда такой убежденный парень, как Эмиль Форстер, идет на войну, чтоб разбить, немцев в пух и прах. Но схватить человека, всем сердцем ненавидящего войну, вытащить его из крохотной лавчонки, которую он с таким трудом создал, нацепить на него военную форму и заставить маршировать по команде — нет, вот когда видишь такое, только и начинаешь понимать, какая ужасная штука война!

— Это еще не все,— продолжал товарищ Мейснер,— товарища Геррити тоже взяли.

Джимми посмотрел на него с удавлением:

— Но ведь он женат!

— Ну и что ж? С этим не считаются. Жена должна числиться на иждивении мужа. А они этого не. знали: товарищ Эвелин служила, как прежде, стенографисткой,, и кто-нибудь наверняка донес, потому что призывная комиссия сорвала его с работы и аннулировала белый билет. Конечно, это только потому, что он был руководителем социалистической организации. Они на, все идут, лишь бы зажать нам рот.

— Ну, а что им, ответил Геррити?

— Отказался идти; тогда за ним прислали целый взвод и взяли силой. Его отправили в лагерь Шеридан и хотели надеть на него форму, а он ни в какую,— не буду, говорит, работать и не желаю вообще ничего делать для войны. Ну, они его под суд и приговорили на двадцать пять лет; он сидит в одиночке, на хлебе и воде, почти все время в железных наручниках.

— Э-эх! — вырвалось у Джимми.

— Товарищ Эвелин просто с ума сходит от горя. Последний раз не выдержала и расплакалась на собрании. Она ходила по церквам — теперь ведь повсюду женские швейные кружки и всякое такое в пользу Красного Креста — и вместе с товарищем Мэри Аллен произносила такие речи, что с женщинами там прямо обмороки делались. Один раз их арестовали, но выпустили — побоялись, что узнают газеты.

Товарищ Мейснер не мог предвидеть, как эта новость подействует на Джимми. Мейснер ничего не знал о той романтической истории, о сердечном потрясении, которое пережил в прошлом его друг. В памяти Джимми возникло очаровательное личико с кокетливыми ямочками, обрамленное пышными темными кудрями; мысль, что товарищ Эвелин Бэскервилл страдает, была для него невыносима.

— А где она'? — спросил Джимми. Он уже видел себя в роли пламенного агитатора, развернувшего кипучую деятельность: вот он вторгается в чинную религиозную атмосферу швейных кружков, храбро выдерживает гнев патриотически настроенных дам и идет в тюрьму вместе с товарищ Эвелин. И кто знает, быть может, настанет такой миг, когда его руки нежно и почтительно обовьются вокруг ее талии и в его братских объятиях она обретет утешение и покой.

Джимми обладал натурой мечтателя, идеалиста, для него достаточно было пожелать чего-нибудь, как он тут же принимал желаемое за действительное. Возбужденный образом прелестной стенографистки, он понесся на крыльях самой невероятной фантазии. Впервые он ощутил себя человеком, не связанным семьей: а вдруг товарищ Эвелин постигнет страшная беда — вдруг Геррити умрет от истощения или его пошлют на войну и там убьют., тогда его беспомощной вдове наверное понадобится кто-нибудь, кто сумеет оказать ей поддержку, утешит ее в своих братских объятиях.

— Где она?—настойчиво переспросил Джимми, но товарищ Мейснер тут же развеял его мечты, ответив, что Эвелин уехала в Нью-Йорк работать в одном обществе, которое борется за гуманное обращение с «сознательно уклоняющимися» от военной службы. Мейснер порылся у себя и нашел, выпущенную этим обществом брошюру. В ней были собраны чудовищные факты о том, каким мукам, издевательствам и унижениям подвергали этих жертв военной истерии, как их избивали, пытали, морили голодом, во многих случаях судили военно-полевым судом и приговаривали к тюремному заключению на двадцать, а то и тридцать лет. Джимми просидел почти до утра, читая про все эти ужасы. В результате еще один чяхленький росток патриотизма был начисто вытоптан в его душе!