Читать онлайн «Средний путь. Карибское путешествие». Страница 13

Почти все фильмы, не считая репертуара премьерных кинотеатров, — американские и-старые. Самые любимые крутят снова и снова: «Касабланка» с Хамфри Богартом; «Пока не пройдут облака», фильмы Эролла Флина, Джона Уэйна, Джеймса Кагни, Эдварда Г. Робинсона и Ричарда Уидмарка, старомодные вестерны, такие как «Джордж Сити» и «Джесси Джеймс», и любой фильм с участием Богарта. Самое ценное в фильме — это драки. «Грабители» рекламируются как фильм с самой длинной дракой во всем кинематографе (между Рудольфом Скоттом и Джоном Уэйном, если мне не изменяет память). «Братья» — один из немногих британских фильмов, завоевавших популярность: там есть хорошая драка и, конечно, та сцена, где Максвелл Рид собирается отстегать Патрицию Рок веревкой (со словами «Надо тебе задать»): унижение женщин много значит для тринидадской аудитории. А есть еще и сериалы — «Смельчаки Красного Круга», «Бэтмен», «Антишпион» — которые в странах, где их выпускают, демонстрируются на детских каналах, а в Тринидаде это главные развлечения для взрослых. Их никогда не показывают сериями, но сразу целиком, их реклама строится на том, что они очень длинные, и в ней обычно указывают количество бобин с пленкой, так что опоздавшие часто спрашивают: «Скока уже бобин?» Когда я там был, «Тень», сериал сороковых годов, пережил второе рождение: новое поколение призывали «наслаждаться им так же, как ваши старики».

В своих звездах тринидадская аудитория ищет некоего особого качества, стиля. Такой стиль был у Джона Гарфилда или у Богарта. Когда Богарт, не оборачиваясь, холодно буркнул прикоснувшейся к нему Лорен Бэколл: «Ты мне в шею дышишь», Тринидад признал его своим. «Во мужик!» — выдохнул зал. Восторженные вопли типа «Ай-йа-йай!» приветствовали заявление Гарфилда в «Пыль будет мне судьбой»: «Что я буду делать? А что я всегда делаю — бегу». «С этого дня я буду как Джон Гарфилд в „Пыль будет мне судьбой“», — сказал однажды заключенный в суде и появился на первой полосе вечерней газеты. Дан Дарея вышел в фавориты после своей роли в «Алой улице». Ричард Уидмарк, который ел яблоко и стрелял в людей в «Улице без названия», тоже имел стиль; его страшный, сухой смех тоже стал излюбленным примером для подражания. Для тринидадца у актера есть стиль, если он удовлетворяет определенным ожиданиям аудитории: мужественность Богарта, романтизм человека-в-бегах Гарфилда, сутенерство и угроза, исходящая от Дарея, ледяной садизм Уидмарка.

После тридцати лет активного сопереживания фильмам такого рода тринидадец, сидит ли он в партере, в зале или на балконе, может отзываться только на голливудские штампы. Кроме них он ничего не воспринимает, даже если это исходит из Америки, а то, что не исходит из Америки, его вообще не интересует. Британские фильмы, пока они не переняли американского блеска, проходили при пустых залах. Мой учитель французского заставил меня пойти посмотреть «Короткую встречу»[10], и нас было двое во всем кинотеатре, он на балконе, я в партере. Поскольку Тринидад принадлежал Британии, прокатчики обязаны были отдавать какой-то процент проката под британские фильмы, и они отделывались четырьмя английскими фильмами за один день, показывая, скажем, «Короткую встречу» и «Знаю, куда иду» с утра и «Сухопутные войска» и «Генриха V» вечером.

Такое отношение к британскому кино понятно. Мне очень понравился «Наш человек в Гаване» в Лондоне. Когда я увидел его снова в Тринидаде, он впечатлил меня куда меньше. Я увидел, какой он английский, сколько в нем нарциссизма, сколько провинциальности, и насколько бессмысленными казались аудитории английские шутки об английском характере. Зал хранил молчание в комедийных моментах и оживлялся только когда действие становилось драматическим. Раздавались даже одобрительные крики, когда пошла игра в шашки миниатюрными бутылочками с ликером, и каждую шашку «съедали», то есть выпивали: для тринидадцев это был стиль.

Комиссия цензоров, которая хорошо разбирается во французах, запрещает французские фильмы. Итальянское, русское шведское и японское кино здесь неизвестно. Плохие индийские фильмы голливудского типа еще можно увидеть, но для «Бенгальской трилогии» Сатъяджита Рея прокатчика не нашлось. Нигерийцы, мне кажется, пристрастились к индийским фильмам так же, как к голливудским. Вест-Индия не такая уж католическая, и в Тринидаде у индийских фильмов существует огромная, восторженная аудитория, которая почти полностью, не считая немногих эксцентричных особ, состоит из индийцев.

Если любопытство — характерная особенность космополита, то космополитизм, которым так гордится Тринидад, — сущая подделка. В иммигрантском колониальном обществе, без всяких собственных стандартов, годами находившемся под властью бульварных газет, радио и кино, сознание наглухо закрыто, и тринидадцы всех рас и классов переделывают себя по образу голливудских фильмов класса Б. В этом и есть полное значение современности в Тринидаде.

Из «Тринидад Гардиан»

Танец детей очаровывает аудиторию Джин Миншал

Это не обзор «Время танца 1960», впервые представленного вечером в четверг в Королевском зале! Это единственный способ, каким я могу выразить свою благодарность и благодарность той огромной аудитории, что там присутствовала, за волшебный вечер, доставивший нам бесподобное наслаждение.

Какой из номеров был лучшим? Любой и каждый — все они были превосходны.

Может ли быть что-то прелестней, чем «Балет волшебных кукол», в котором приняло участие более 100 младших школьников — феи, пушистые желтые цыплята, толстые маленькие черно-белые панды, золотисто-коричневые медвежата, изящные оловянные солдатики, французские куколки, тряпичные Энн.

Можно ли вообразить более приятное зрелище, чем пара маленьких, восхитительных японских куколок с завитыми волосами, а также Топси, Мопси и Дина с их банджо, и того, как восхитительно и с каким удовольствием все они танцевали в своих костюмчиках, каждый из которых был задуман и выполнен с такой любовью?

Затем «Свадьба расписной куклы» — никакая «Бродвейская мелодия» Голливуда не сравнится с ней в постановке! Изысканные подружки невесты делали пируэты в своих радужных балетных пачках. Красная шапочка и Бастер Браун и близнецы Халсема в качестве жениха и невесты — какими словами могу я описать их, чтобы не повторяться вновь и вновь?

За городом было тише, если только микроавтобус с громкоговорителем, включенным на полную, нестерпимую мощность, не разъезжал по дорогам, рекламируя индийские фильмы. Я часто уезжал за город, и не только ради тишины. Мне теперь казалось, что я впервые вижу этот пейзаж. Я ненавидел солнце и отсутствие смены сезонов. Я считал, что в нашей зелени нет разнообразия, и никогда не мог понять, почему слово «тропический» многим кажется романтичным, а теперь не мог отойти от кокосового дерева, самого избитого штампа Карибов. Я обнаружил то, что знает любой ребенок в Тринидаде: если встать под деревом и посмотреть вверх, то образующие конус хромовые ребра ветвей похожи на спицы совершенно круглого колеса. А я уже и позабыл о величине всех этих листьев и разнообразии их форм: пальчатые листья хлебного дерева, сердцевидные листья дикой таннии[11], изогнутые, узкие, как лезвия, листья банановых пальм, почти прозрачные на солнце. Ехать мимо кокосовой плантации — значит следить, как серо-белые тонкие изогнутые стволы быстро мелькают в зеленом сумраке.

Я никогда не любил полей сахарного тростника. Плоские, душные, без деревьев, они символизировали все, что я ненавидел в тропиках и Вест-Индии. «Сахарный тростник горек» — название рассказа Сэмюеля Селвона, и оно может служить эпиграфом к истории Карибов. Это страшное растение, высокое, похожее на траву, с грубыми, бритвенно-острыми листьями. Я знал, что оно — основа экономики, но я предпочитал тень и деревья. Теперь же на неровной земле центрального и южного Тринидада я увидел, что даже сахарный тростник может быть прекрасен. На равнинах, перед сбором урожая, едешь через сахарный тростник — и по бокам встают две высокие травяные стены, а на холмах можно посмотреть вниз и увидеть склоны, покрытые высокими растениями, точно стрелами: их голубовато-стальное оперение колышется над серо-зеленым ковром — серо-зеленым, потому что каждый длинный лист закручивается, обнажая более бледную подкладку.

Леса кокосовых пальм — другое дело. Они были как леса в волшебных сказках, темные, тенистые и прохладные. Грозди кокосов, висящие на коротких толстых черенках, походили на восковые фрукты, блистающие яркими цветами

— зеленый, и желтый, и красный, и малиновый, и пурпур. Однажды вечером, когда я ехал в Таману, эти поля оказались затоплены. Черные стволы низкорослых деревьев торчали из мутной желтой воды, булькающей в темноте.

После каждого путешествия я возвращался в Порт-оф-Спейн мимо Шанти-Тауна, мангрового болота, оранжевого дыма горящих мусорных куч, выжидающих воронов, — и все это на фоне заката, обагрявшего стеклянистую воду залива.