Читать онлайн «Средневековая империя израэлитов». Страница 25

Когда же сторонники традиционной хронологии устанавливают какие-то «безмонетные» периоды в истории, то их утверждения в корне противоречат монетарному закону: если деньги однажды появились в обороте, то они уже из оборота пропасть не могут, а их количество должно только возрастать. И если в хронологии встречается «безмонетный период», значит, происходит фальсификация истории. Экономический закон можно нарушить только в фантазии, но не в действительности, подчеркивает И.Шумах..

Таким образом, любая «древняя» монета может датироваться самое позднее второй половиной ХIV века, так же как и любая «древняя» книга, где встречается слово «монета» или ее местное название.

Подчеркнем еще раз самое главное: должна была существовать объективная необходимость в этих монетах, то есть в деньгах. Должны были быть развитые товарно-денежные отношения. Причем такие, которые включают в себя межгосударственные финансовые связи и установленную цену на монеты, где бы их не чеканили, то, что мы сейчас называем курсом валют. Иначе награбленные чужестранные монеты — не больше чем кусочки золота сомнительной пробы. Их незачем было привозить в свою столицу, если там не знали им цену, сравнимую с местной валютой.

Курс же валют немыслим без специальных финансовых организаций, пусть даже в самом примитивном виде, и без элементарных систем учета и взаиморасчетов. Было ли все это в «древней» Персии, в «античной» Греции, в «завоеванной гуннами» Европе?

Традиционные историки не задаются такими вопросами. Их вполне устраивают красочные описания сундуков с монетами и бриллиантами, захваченными в походах и хранимыми в таинственных пещерах, в духе сказок «Тысячи и одной ночи», кстати, ставших известными лишь в 1704 году. Как недавно обнаружила арабист Клаудиа Отт, их в большинстве своем сочинил и издал француз Антуан Галлан.(Lе Reppublica 6 oct.2004)

Однако мы имеем дело не со сказками, а с историей. И обязаны сказать, что без денег, без товарно-денежных отношений империя технически не могла быть создана.

Мобильные войска, средства коммуникации — транспорт и связь, без которых невозможна интенсивная торговля, и финансовые структуры — вот главные условия существования единого сухопутного государства больших размеров. Когда они появились, тогда и осуществились честолюбивые идеи правителей Византии, стремившихся к мировому господству.

После завоевания территорий Новый Рим волновали в основном экономические интересы. На местах неизбежно возникали локальные конфликты. Однако местные “разборки”, будь они среди русских князей, французских графов или татарских ханов, не слишком беспокоили столицу, если они не сказывались на поступлении дани. Если же сказывались, то центр принимал самые крутые меры. В документах того периода немало описаний разного рода нашествий “поганых”, “варваров”, “бусурманов”, “норманнов” и прочих. Но они отражают не столько междоусобицы внутри Империи, сколько подавление центральной властью разного рода волнений и восстаний, связанных прежде всего с отказом какого-либо региона или города платить налоги (дань), т. е. с подрывом экономической базы государства.

С этой точки зрения интересен пример русского князя Александра Невского, приведенный в одной из статей Я.Кеслера. У князя был “ханский ярлык”, т. е. ежегодно выдаваемые (по-немецки jдhrlich) полномочия центра на региональное правление (сейчас его назвали бы губернатором). Ярл Александр периодически бил “шведа” Ярла Биргера и при этом умудрялся не портить отношения с “татарским” Ханом Берке, младшим братом Батыя. Данные о биографиях Биргера и Берке совпадают до мелочей (например, годы жизни 1209–1266). В книге же М. Орбини по истории славяно-руссов, изданной Петром I в 1722 г., “татарин-швед” Берке-Биргер просто одно лицо — славянский Царь Берих.

Суть сложных взаимоотношений двух ярлов — Бериха и Александра — проста: Берке — Берих, по поручению центра, проводил в 1257 г. перепись русских, а это впрямую затрагивало региональные интересы, которые отстаивал Невский. Вот князь и дрался с Берке, ибо перепись моментально выявила бы скрытые доходы.

То, что Берих-Биргер-Берке — имперский сборщик дани, становится очевидным, если учесть, что по-румынски и по-молдавски “бир” означало “дань”, а по-норвежски birk — окружной судья, назначаемый из центра. Да и древняя “столица” (т. е. место сбора) шведов называлась Бирка. А теперь вспомним, что по-татарски “бар” означает “есть” (т. е., в данном случае, “дань собрана”), а “йок” означает “нет” (т. е. “дани нет”). Это татарское йок в точности соответствует английскому yoke-“ярмо, иго”. Отсюда и само понятие “иго”: “вовремя не расплатившийся должник попадает в рабство, на него надевают ярмо. (“Русская Правда " Ярослава Мудрого).

О каком же “татарском” иге можно вести речь? О каких “набегах викингов”? Если оставить в стороне обычных разбойников, всё это — деятельность “налоговой полиции” империи, и не более того. А перед налоговой инспекцией воистину “несть ни эллина, ни иудея” — есть только налогоплательщики.

Сегодня никто не задумывается над тем, что первоначально означали “дворянские титулы” владетельных феодалов: граф, маркиз, барон и т. п. А ведь, например, немецкое “граф” первоначально значило “писарь”. Итальянское “граф” — conte, как и французское comte, означало “учет” По-английски же слова “граф” и “считать” пишутся и читаются вообще одинаково: count.

В России высшие титулы дворян звучали так: постельничий, конюший, сокольничий и т. п. То есть это были люди, занимавшиеся обслуживанием правителей — их спальнями, конюшнями, охотничьими соколами и т. д. После распада Византии в новых европейских странах “графами” стали потомки прежних писарей и учетчиков, состоявших на службе империи. Так что между русским приказным дьяком (т. е. министром) и французским “дюком” (т. е. герцогом) XV в. большой разницы нет. (Я.Кеслер)

Первыми и самыми многочисленными сборщиками налогов, как и торговцами, были Judаis, имперская каста. Главная причина заключалась не только в том, что верховной властью была закреплена ее монополия на выполнение этих задач. Единобожники, повторяем, владели письмом, имели свой шифр и тайный код, сохраняли прочные финансовые связи на любых расстояниях и между любыми регионами. Это было настоящее торгово-финансовое братство, охватившее своим влиянием все провинции империи.

Некоторые считают его зловещей паутиной, опутавшей по рукам и ногам ойкумену. Точнее и объективнее было бы назвать его кровеносной системой империи, хотя и весьма закрытой и консервативной.

Как относились к мытарям налогоплательщики, объяснять не надо. Сборщиков налогов искренне и глубоко ненавидели во все времена, и их названия становились синонимами худшего, что может быть в человеке. Их называли «пришлыми», «чужими», «другими», одним словом — «иври». Они и были для всех чужими и пришлыми. На Руси даже появилось ругательное слово “бусурман” (от нем. besteuermann — “сборщик налогов, мытарь”). А они были всего лишь государевы люди, «рабы казны», как образно называли их в средние века в законодательных актах империи.

Архиепископ Херсонский и Таврический Иннокентий пишет: «Кроме неохоты платить подати, в них видели орудие порабощения… Посему «мытарь» и «поганый» почитались словами равнозначными».

Английский теолог Ч. Додд добавляет: «Глубокая ненависть, сопровождающая слово «мытарь», объясняется особым положением этих людей… Хуже того, налоги обогащали ненавистных чужеземных правителей или их ставленников, местных царьков. Поэтому в мытарях видели прислужников врага. Евреи, принимавшие такую должность, были проклинаемы».

Иудеев-мытарей ненавидели и на Востоке.

Вот характерный пассаж из «Истории Руссов» Конисского, относящейся к 1625–1635 гг.:

«Пасхальные хлебы, продаваемые в городах, содержались под стражею урядников польских. Имевший на груди своей надпись «уният» покупал паску (т. е. пасхальный хлеб) свободно, не имевший этой надписи платил пошлину в 38 польских грошей.

Во многих местах пасочный сбор был отдан на откуп евреям, которые взимали дань без пощады… В первый день Пасхи, когда православные приносили в церкви оплаченные уже паски, евреи, из опасения подлога, являлись на погост церковный, присутствовали при освящении пасок и тут же помечали мелом или углем как базарные, так и дома испеченные паски, оплаченные налогом».