Читать онлайн «Жак Лакан. Фигура философа». Страница 24

Французская коммунистическая партия в послевоенные годы исповедовала ортодоксальный сталинизм. Как замечает М. Постер, «влияние Иосифа Сталина на французских марксистов середины 1930-х – середины 1950-х гг. было беспрецедентным, и другого такого примера воздействия политики на интеллектуалов не найти»[125]. Поэтому французские коммунисты чувствовали себя обязанными осудить «реакционность» психоанализа. Справедливости ради стоит отметить, что и психоаналитическое движение в эту эпоху было открыто антикоммунистическим. По сути же, этот конфликт стал выражением «холодной войны». Г. Леклерк в 1949 г. писал: «Вы социалист? Тогда вы за советский социализм. Вы за психоанализ? Тогда вы за психоанализ на манер янки. Потому что вам приходится выбирать между реальными вещами, а не между идеями»[126]. Для официального коммунистического дискурса психоанализ мог быть только «американским», а потому «реакционным». Между тем во Франции многие психиатры и психоаналитики вступили в ряды компартии. Эти интеллектуалы прекрасно понимали, что психоанализ изначально не связан ни с американизмом, ни с реакционностью, однако и они тоже волей-неволей были вовлечены в антифрейдистский крестовый поход. Снова пошли в ход обвинения психоанализа в теоретическом единстве с нацизмом (как показал пример германской психоаналитической группы, вовсе не беспочвенные). Лишь после смерти И. В. Сталина и XX партсъезда в СССР эта кампания затихла.

В послевоенные годы психоанализ подвергся атаке не только со стороны коммунистов, но и со стороны католической церкви. Папа Пий XII обрушился на французских коммунистов, а глава инквизиции кардинал А. Оттавиани заклеймил без разбора феминизм, марксизм, либерализм, фрейдизм и все формы атеизма. Фрейдизм в глазах Святого Престола был столь же опасной заразой, как и марксизм. Между тем прогрессивно мыслящие католические священники стремились установить контакт с фрейдовским психоанализом: они пытались доказать, что психоанализ обращается как раз к тому контакту человека с человеком и человека с Богом, который ускользает от научного знания. В конце концов им удалось добиться от папы доброжелательного нейтралитета.

В декабре 1950 г. С. Нашт предложил создать профсоюз врачей-психоаналитиков. Президентом избрали Паршемини, Лакана и Лагаша – вице-президентами и М. Бенасси – казначеем. Создание такого профсоюза являлось открытым выступлением против Laienanalyse, и М. Бонапарт была весьма раздосадована. Лакан, впрочем, не разделял взглядов воинствующих аналитиков-клиницистов, настаивавших на необходимости получения всяким психоаналитиком медицинского диплома. Он считал, что психиатрическая подготовка необходима не по органицистским или прагматическим, но лишь по эпистемологическим причинам, и должна дополняться литературным и философским образованием. Несмотря на многочисленные разногласия, Лакан поддерживал с Наштом дружеские отношения.

В 1951–1953 гг. на рю де Лиль, 3, Лакан начал проводить свой семинар. Каждую среду он комментировал фрейдовские тексты; в основном речь шла о «Человеке с волками» и «Человеке с крысами». Здесь Лакан сформулировал несколько очень важных для последующего развития его учения моментов. Прежде всего, он заявил об историчности психоанализа: нельзя отделять субъекта от его истории; сам анализ есть исследование истории субъекта. В случае «Человека с волками» Фрейду не удалось добраться до воспоминаний пациента о травмирующих обстоятельствах, вокруг которых вращался его анализ, но пришлось иметь дело с историей субъекта, которая за этими травмирующими обстоятельствами последовала. Имея дело с «продолжением», но не с истоком, психоанализ имеет дело с историчностью события; травматическое событие позволяет поместить в единую перспективу все, что произошло после, то есть историю субъекта, а по сути – его самого. Субъект, имеющий личную историю, в самой своей конституции зависит от своей истории, а его история, поскольку она существует лишь в воспоминаниях субъекта и постоянно переосмысливается им, непосредственно зависит от субъекта.

Другим чрезвычайно важным для нас моментом этих семинаров является лакановская трактовка Отца: в случае «Человека с волками» Лакан обнаруживает подмену отношения соперничества с отцом влечением к нему. У фрейдовского пациента был мягкий любящий отец, не проявлявший какого-либо деспотизма, и тем не менее Фрейд настаивает на определяющем для этого случая страхе кастрации. На символическом уровне, по Лакану, происходит следующее: пациент ищет деспотического отца, который мог бы выражать угрозу наказания. Это отец символический, а не реальный, и пациент жаждет именно символического наказания за инцест с сестрой. По Фрейду, поясняет Лакан, человеческое желание есть требование признания, так что признание оказывается предметом желания. «Человек с волками» благодаря религиозному образованию усвоил представление об отношениях Отца и Сына, но ему недоставало признания. Это породило его критические высказывания в адрес религии: мятеж, тесно связанный с мазохизмом, говорит Лакан. Дело в том, что у этого пациента не сформировался нормативный Эдипов комплекс: его желание направлено не на мать, а на отца. При этом Лакан подчеркивает, что нужно усматривать в анализе не одно-единственное отношение к Отцу, но множество отношений.

В 1950 г. Лакан вновь увлекся философией Хайдеггера. В мае 1945 г. Хайдеггер попал в «черный список» оккупационных властей, считавших его пособником нацизма. Началась долгая и тягостная процедура, которая закончилась отстранением Хайдеггера от преподавательской работы. Хайдеггер, чьи нервы не выдержали «инквизиторских допросов», отправился в санаторий, не получив даже пенсии. Он считал себя жертвой и, по-видимому, не испытывал больших угрызений совести из-за своего прошлого. Он признавал, что заблуждался, веря в историческую миссию Гитлера и в возможность становления национал-социализма ферментом духовной революции. Наконец, он допускал, что сделал «большую глупость», но заниматься самокритикой и публичными покаяниями не собирался. Он по-прежнему презирал западную демократию и коммунизм и еще в 1953 г. говорил о немцах как о «метафизической нации», зажатой в тиски между Америкой и Россией. Это укрепляло его противников в подозрении о том, что Хайдеггер – нераскаявшийся нацист.

Во Франции, впрочем, далеко не все считали его нацистом. Сартр еще в декабре 1944 г. заявил о том, что не верит этому, что Хайдеггер стал философом раньше, чем «нацистом», и что его сотрудничество с гитлеровским режимом может объясняться страхом или карьеризмом, но никак не убеждениями. В 1946–1947 гг. во Франции шла бурная полемика по этому животрепещущему вопросу: была ли политическая позиция Хайдеггера при гитлеровском режиме результатом ошибки или самообмана, или же нацистский нигилизм органично вытекает из его предшествующей философии. Сартр интерпретировал хайдеггеровскую философию как экзистенциальную антропологию.

Одним из главных защитников Хайдеггера во Франции стал философ Жан Бофре. В 1930 г. он стажировался в Берлине, хорошо знал немецкую философскую традицию, а перед самым началом войны с подачи Сартра увлекся феноменологией. В 1939 г. он был мобилизован и попал в плен, однако сбежал с поезда, везущего его в Германию, и пробрался в свободную зону, где стал активистом Сопротивления. Здесь он познакомился с германистом Жозефом Рованом; оба были увлечены философией Хайдеггера и проводили долгие вечера, штудируя «Бытие и время». После Освобождения Бофре написал Хайдеггеру письмо и получил очень теплый ответ, приглашающий к диалогу. В сентябре 1946 г. Бофре посетил Хайдеггера в его лесном домике в Тодтнауберге. После знаменитой речи Сартра «Экзистенциализм – это гуманизм» Бофре предложил Хайдеггеру принять участие во французской полемике. В своем «Письме о гуманизме» немецкий мыслитель опроверг сартровскую интерпретацию, а самого Сартра обвинил в попытке создания новой метафизики, основанной на «забвении бытия». К началу 1950-х гг. процесс денацификации в Германии несколько смягчился, и Хайдеггер вновь получил возможность выступать перед широкой аудиторией. В апреле 1951 г. он был восстановлен в университете.

Жан Бофре в эти годы проходил психоанализ у Лакана. Большинство психоаналитиков той поры отказывалось от лечения гомосексуалистов, но Лакан и здесь проявил свою оригинальность. Первым на кушетке Лакана оказался любовник Бофре, который расстался с последним, заметив, какой интерес проявляет к Бофре Лакан. Сложилась довольно комичная ситуация: Бофре обратился к Лакану, потому что тот анализировал его любовника, а Лакан интересовался Бофре как другом Хайдеггера. Разумеется, Бофре сразу заметил интерес Лакана к Хайдеггеру и старался польстить своему аналитику. Однажды он рассказал Лакану, что побывал во Фрайбурге у Хайдеггера и что Хайдеггер говорил о Лакане. Едва ли это действительно было так. О Лакане мог говорить Бофре, для Хайдеггера же он был лишь одним из французских психиатров. Тем не менее Лакан весьма воодушевился. Он снова погрузился в чтение Хайдеггера, первые следы которого заметны в «Римской речи». Э. Рудинеско пишет: