Читать онлайн «Жак Лакан. Фигура философа». Страница 22

В клейнианском расколе, потрясшем Международную психоаналитическую ассоциацию, Лакан принял сторону Мелани Клейн. В мае 1948 г. на XI конгрессе франкоязычных психоаналитиков в Брюсселе он развивал идею Клейн о параноидной позиции, преобразовав ее в идею параноической структуры бессознательного.

После Второй мировой войны в психоаналитическом движении произошли большие перемены. Прежде всего, деятельность многочисленных психоаналитиков, разбросанных по разным странам и континентам, оказалась под жестким прессингом со стороны Международной психоаналитической ассоциации. МПА, «это огромное бюрократическое чудовище, преобладает на старом континенте, навязывая свое технократическое господство европейским обществам»[116], – пишет Э. Рудинеско. Всякое психоаналитическое общество подвергается жесткому контролю консультативного комитета, назначенного исполнительным советом МПА. Ассоциацию возглавляет президент, ежегодно избираемый Генеральной ассамблеей; ему подчиняется совет, включающий почетных членов, секретаря, казначея и шесть вице-президентов. Каждый вице-президент представляет тот или иной географический регион. МПА – это империя, в состав которой входят три королевства – Северная Америка, Латинская Америка, включая Мексику, и «другие страны», то есть главным образом Европа, где Великобритания занимает привилегированное положение. Но, несмотря на эту всеохватность, господствующее положение занимает североамериканское отделение, которое в послевоенные годы было представлено тремя основными течениями – клейнианством, эго-психологией и школой Анны Фрейд. Таким образом, англо-американское влияние на карте психоаналитического движения является определяющим. Будучи во всем подобна церкви, Психоаналитическая ассоциация постоянно боролась со всякого рода ересями и расколами.

В такой обстановке летом 1949 г. в Цюрихе состоялся 16-й конгресс МПА. 17 июля Лакан выступил со своей знаменитой речью, озаглавленной «Стадия зеркала как образующая функцию Я, какой она открылась нам в психоаналитическом опыте». Лакан излагал тот же материал, который ему не дал озвучить в 1936 г. Э. Джонс, однако за прошедшие тринадцать лет он существенно переосмыслил свои идеи.

По мысли Лакана, стадия зеркала проливает свет на функцию Я (je) в психоаналитическом опыте, каковой ставит исследователя в оппозицию любой философии, исходящей из cogito. Стадия зеркала есть идентификация, то есть трансформация, которая происходит с субъектом, принимающим на себя некий образ. Здесь, по Лакану, обнаруживается своего рода символическая матрица (matrice symbolique), «в которую я устремляется как в некую первоначальную форму, прежде чем объективироваться в диалектике идентификации с другим и прежде чем язык восстановит ему в универсальном его функцию субъекта»[117]. Эта форма представляет собой Я-идеал, поскольку служит источником вторичных идентификаций, то есть функций либидинальной нормализации. Задолго до социальной определенности эта форма располагает инстанцию собственного я (moi) на линии вымысла (fi ction), неустранимой и асимптотически присоединяющейся к становлению субъекта.

Целостная форма тела, таким образом, дана субъекту как гештальт, то есть экстериорно, так что форма эта скорее конституирующая, чем конституируемая. Гештальт, содержательность которого связана с видом (espèce), символизирует «ментальное постоянство Я» (la permanence mentale du je). Для этих имаго зримый образ является порогом видимого мира, поскольку мы полагаемся на видимое в зеркале имаго собственного тела. Биологические эксперименты (Лакан не ссылается прямо на Валлона, но речь, несомненно, идет и о его работах) показывают, что он способен оказывать формирующее действие на организм. Эти факты ставят проблему значения пространства для живого организма, и Лакан подчеркивает, что в том пространственном «пленении»[118], которое высвечивает стадия зеркала, выявляется органическая недостаточность (insuffisance organique) природной реальности человека – «если, конечно, мы по-прежнему придаем какой-то смысл термину «природа»[119]. Таким образом, функция стадии зеркала оказывается частным случаем функции имаго, каковая состоит в установлении отношений биологического организма с окружающей реальностью. У человека это отношение с природой искажено имеющей в нем место «лакуной» (sein), неким изначальным «Раздором» (Discorde), вызванным чисто анатомическими причинами: незавершенностью пирамидальной системы и превалированием высших аппаратов центральной нервной системы. Таким образом, стадия зеркала есть историческая драма, производящая фантазмы, переходящие от раздробленного образа тела к ортопедической форме, а затем и к «надетым на себя доспехам отчуждающей идентичности». Таким образом, собственное я (moi) есть что-то вроде описи (récolements).

Лакан уже вскользь говорит о паранойяльном характере человеческого сознания, структурированного «социальной диалектикой», и подчеркивает, что паранойяльное отчуждение (aliénation paranoïaque) определяется поворотом от зримого Я к Я социальному. С этого момента Я (je) связано с социально разработанными ситуациями. Термин «ситуация», по-видимому, позаимствован у Сартра, на которого Лакан в этой речи обрушился с резкой критикой, о которой мы поговорим чуть ниже.

Далее Лакан говорит об опосредованности человеческого Я желанием другого, переосмысливая в кожевском духе учение Фрейда о комплексе Эдипа. Либидо, по Лакану, не сводится к чистой сексуальности; следует различать либидо сексуальное и либидо, рассматриваемое как направленность на желание другого. Именно это последнее, по Лакану, и описывал Фрейд под названием «деструктивного инстинкта», ведь в любых отношениях с другим нарциссическое либидо проявляет себя как агрессивность. Это экзистенциальная негативность, «реальность которой столь живо прославляется современной философией бытия и ничто»[120].

Экзистенциализм, говорит Лакан, понимает негативность лишь в пределах самодостаточности сознания (self-suffi sance de la conscience), придавая собственному Я (moi) иллюзию автономии. Экзистенциализм, по Лакану, представляет собой венец и завершение исторического предприятия, направленного на признание индивидом за собой исключительно утилитарных функций и на выработку страха перед социальными узами. Поэтому экзистенциализм толкует о «подлинной свободе», утверждающейся в своей подлинности в тюрьме, требует ангажированности, в чем выражается неспособность чистого сознания разрешить какую бы то ни было ситуацию, вуайеристско-садистически идеализирует сексуальные отношения и рисует сознание другого как гегелевскую негацию. А между тем, говорит Лакан, психоаналитический опыт не позволяет рассматривать собственное Я (moi) как центрированное на системе восприятие/сознание и требует исходить не из «принципа реальности», но из «принципа непризнавания».

Обрушившись на основные концепты сартровского «Бытия и Ничто», Лакан выразил общее настроение своей эпохи и свой жизненный опыт: Сартр, побывавший на фронте, посидевший в немецком лагере для военнопленных и участвовавший в Сопротивлении в то время, пока Лакан устраивал свои семейные дела и штудировал китайскую грамматику, в конце 1940-х гг. подвергся ожесточенной атаке как коммунистов, так и католиков. Так, Лакан повторяет основные положения книги А. Лефевра[121]: сартровский экзистенциализм, по Лефевру, есть не что иное, как магия. Проектируя себя на мир, экзистенциалист пользуется не рациональными идеями, разграничивающими внутреннюю и внешнюю реальность, но магическими, эвокативными образами, так что сложнейшие отношения с мирополагающим знанием и властью сводятся у него к непосредственным отношениям, а это и есть магия. Поэтому Лефевр охарактеризовал экзистенциализм как невроз с инфантильной регрессией. Повторение лефевровской критики свидетельствует о том, что уже в 1949 г. Лакан искал популярности у коммунистов; только этим можно объяснить его присоединение к травле, которой подвергли Сартра партийные интеллектуалы. Впрочем, у Лакана были и некоторые теоретические основания выступать против Сартра: он уже ясно видел, что его главным противником является картезианская философия cogito, главным защитником которой в послевоенные годы волей-неволей выступал Сартр.

В Цюрихе Лакан по-прежнему стремился заручиться поддержкой М. Клейн и предложил ей перевести ее книгу «Психоанализ детей», опубликованную еще в 1932 г. на немецком и на английском языках. Клейн изъявила свое согласие. Однако по возвращении в Париж Лакан перепоручил работу по переводу Рене Дядькину Тот перевел половину книги и передал текст Лакану, не позаботившись о том, чтобы оставить у себя копию. Франсуаза Жирар тем временем также предлагала Клейн выполнить перевод этой работы, только с английского языка. Та отказалась, видимо, памятуя о том, что Лакан уже занимается переводом. В марте 1951 г. Ф. Жирар вышла замуж за Ж.-Б. Буланже, психиатра из Монреаля, увлеченного клейнианскими идеями. В августе того же года Лакан попросил последнего перевести с английского всю вторую половину «Психоанализа детей». Тот принялся за работу и в декабре затребовал у Лакана первую часть, чтобы унифицировать терминологию. Лакан перерыл все свои бумаги в обеих квартирах у рю де Лиль, но рукописи Дядькина не нашел. В январе 1952 г. М. Клейн узнала от Ф. Жирар о действиях Лакана и утратила к нему всякое доверие. С тех пор она поддерживала Д. Лагаша.