Читать онлайн «Мой труп». Страница 17

Наши дороги разошлись всего на несколько лет. Арина вышла замуж, я тоже. Мой брак не был удачным - самой большой удачей было то, что я не успела прописать мужа в квартире. Арине повезло больше - квартира досталась ей.

Мы сошлись снова, когда я выкарабкивалась из развода, а Арина начала агрессивно карабкаться вверх.

Ах, друзья мои, вы не знаете, чем была для меня Жеральдина! Жан Ануй. «Приглашение в замок»

Настало новое время и новое лето - оно было залито не солнечным светом, а огнями ночных фонарей. Арина купила свою первую машину, и каждую ночь мы колесили по городу. Мы слушали Макаревича и хором подпевали ему: «Семь миллиардов растерянных граждан эпохи большой нелюбви». Мы по-прежнему верили, что стоим миллион долларов, но я уже верила в это чуть меньше. А для Арины это уже перестало быть абстракцией.

И все же то было счастливое лето. Оставив машину на обочине, мы подолгу бродили пешком по черному безлюдному городу. В этом городе летали летучие мыши, и в двух шагах от Крещатика можно было встретить ежей. Это был только наш Город. Он принадлежал нам. А мы принадлежали друг другу.

В прозрачные, синие, летние ночи в Киеве обитали лишь мы и бесчисленные милиционеры, на которых мы натыкались на каждом углу и у которых, так же как у редких прохожих, мы вызывали глубокое недоумение.

Наш мелкокалиберный рост, почти одинаковые черные джинсы и футболки навыпуск, кое-как отличающиеся при свете дня, делали нас в темноте близнецами. Походная обувь без каблуков придавала походке какую-то вопиющую детскость. Мы походили не то на малолетних проституток, не то на двух соплюшек, сбежавших из дома в поисках приключений.

- Что вы здесь делаете? - Машина милиции подруливала к очередной скамейке, на который мы с Ариной очередной битый час обсуждали печальный итог нашей жизни.

- Ждем.

- Чего?

- Я жду почтальона.

- А я счастья в личной жизни…

- Ваши документы!

Привычным, ставшим механическим, жестом я вытаскивала из кармана свое журналистское удостоверение, Арина - водительские права, и вопрос снимался сам собой. С журналистами милиция предпочитала не связываться.

- А может, - Арина смотрела им вслед, - дело не в этом. Просто, беря документы, они видят наши глаза. По глазам сразу ясно, сколько нам лет.

В ставшее нашим розовым прошлым жаркое лето после первого курса мы редко задумывались над своими поступками - мы с Ариной были похожи на хаос, властвующий на земле до сотворения мира, и наши принципы были так же податливы, как прожаренный солнцем киевский асфальт, пружинящий под нашими ногами, как серый плавленый сырок. Теперь наши ноги отбрасывали длинные тени, и мы думали больше, чем делали. Мы стали героями «черной» ануевской комедии, то и дело прерывающими динамичное действие рассуждениями о смысле своего бытия.

«Мы - театральные критики, - повторяла Арина. - Пять лет нас учили анализировать чужие поступки на сцене. И жизнь ничем не отличается от театра».

Ночи позволяли смотреть на дневную реальность как на провинциальный спектакль. И Арина, кривясь, говорила, что, поднимаясь вверх, ты зарабатываешь больше, но должен соответствовать взятой тобой высоте: «Вот и выходит, денег как не было, так и нет. Чем больше их, тем больше тратишь. Ты обязан купить дорогой мобильный, дорогие духи, одежду, машину…»

Но ночами Арина снимала показательно-дорогие костюмы, залазила в купленные еще в институте штаны, старые шорты, раздолбанные сандалии и становилась собой. Она засовывала руки глубоко в карманы, отчаянно сутулилась, пинала носками случайные камушки и насмешничала над глупым спектаклем под названием «Моя социальная жизнь». Мы сидели на лавках, пили кофе в дешевых забегаловках, обсуждая ее карьерные победы и промахи с отстраненностью театроведов, анализирующих постановку на сцене. Уже тогда мы больше говорили о ней…

И все же в то лунное лето после двух разводов Арина все еще без размышлений подтвердила б любое мое алиби. Уже потому, что я - единственный человек на земле, который знает всю правду о ней, от которого не нужно скрывать правду!

90-е устремились к концу. На горизонте алел новый век. Новый мир сосредоточенно примерял старые тряпки добротной буржуазной морали, о которую так любил точить зубы Ануй. Но «мы - театральные критики» по-прежнему принимали друг друга любыми: жестокими, алчными, несчастными, злыми. «И ты, и я способны воспринимать людей такими, какими они есть исключительно потому, что сами черт знает что из себя представляем», - говорила Арина. Точнее не сказал бы и Игнатий Сирень.

Мы страстно фантазировали, как убьем Арининого бывшего мужа, как соблазним министра культуры и устроим в стране ренессанс.

«И живут же другие без великих идей, типа спасти национальную культуру или получить голову бывшего мужа в целлофане, - задавалась вопросом Арина. - Почему мы не можем жить, как люди?» - «Так то ж люди…» - привычно отмахивалась я.

Мы быстро привыкли к милиционерам и отгоняли их журналистским удостоверением машинально, как комаров. Куда больше нас раздражали полночные приставалы. В то лето после двух разводов наша агрессия, убаюканная безлюдьем вечного Города, просыпалась вновь при виде любого мужского существа из плоти и крови.

«Девочки, а вас мама отпускает гулять так поздно?»

«Девушки, а вашей маме зять не нужен?»

«Спасибо, они от своих хуеют!» - злобно отбивала Арина.

«Нет, моей маме как раз нужен муж, а мне папа», - скалилась я.

Но иногда на нас находил прежний бездумный азарт, и мы натягивали старые маски. Познакомившись в ночном магазине с неказистым мужчинкой, мы представлялись ему безработными театральными критиками и клянчили у него деньги на хлеб и колготки. Однажды возле нас остановилось дорогое авто, из верхнего люка появился парень с красной розой в руках. Это походило на сказку. Парень с приятелем увезли нас в Ботанический сад под Лысой горой, и сказка могла бы закончится плохо… если бы мы не были театральными критиками!

Мы заболтали их насмерть. Учуяв забрезжившую опасность «места и времени действия», я принялась подробно пересказывать им свою третьекурсную курсовую по Вольтеру. Арина перевела разговор на глубокий театроведческий анализ политической ситуации в нашей стране. Я быстро свернула на философию Ницше и Бердяева.

Стараясь не упасть в грязь лицом и как-то поддержать разговор («Простите, мы, конечно, не так много читали…»), похитители каждый раз получали такую интеллектуальную затрещину, что ближе к рассвету смотрели на нас со сложным миксом отчаяния и отвращения. «Теперь я знаю, «на умных женщин у мужчин не встает» - не преувеличение. Это физиология», - философски подытожила я, когда они тупо вернули нас на то же место, где взяли.