Читать онлайн «Али Бабаев и сорок покойников». Страница 12

В дороге Пегасов с Берендейским мирно беседовали, невзирая на разницу в политических взглядах, а на Бабаева посматривали с пренебрежением и в разговор с ним не вступали. Бабаев был для них темной лошадкой, причем не слишком сытой: то, что он отправился в Талды-Кейнарск один, без помощников и подарков, говорило о скудости средств, ассигнованных на избирательную кампанию. Оба соперника полагали, что Али Саргонович – чеченский авторитет, возмечтавший, по тем или иным причинам, о депутатской неприкосновенности. Но, вероятно, он был не очень состоятельным авторитетом или же не понимал цены вопроса. Неприкосновенность нынче стоила дорого.

Бабаев однако не печалился и не выказывал свой гордый нрав. В дороге было у него занятие – он приобрел в Москве две книги Шарлотты Бронтеевой и читал их с большим удивлением и, можно сказать, даже с интересом. Книги были полезны во всех отношениях: он вспоминал русский язык в его современной версии, знакомился с образчиком физиологической прозы и вникал в личную жизнь новой своей приятельницы – возможно, небесполезного информатора. Первая книга называлась «С кем я спала», вторая – «С кем я сплю сейчас», и в предисловии к ней сообщалось, что авторесса собирает материал для третьего тома – под заглавием «Я сплю с кем попало». Образ Шарлотты, встававший с книжных страниц, был для Бабаева неожиданным: не просто гулящая девка, плевок верблюда, а истинный коллекционер. Коллекции бывают разные, думал Али Саргонович; одни собирают картины, другие – роскошные яхты, третьи, как покойный Хуссейн, головы врагов, а эта бикеч – знаменитых мужчин. Ну и Аллах с нею! Главное, не попасть в ее коллекцию…

«Як», пробив облака, пошел на посадку. За иллюминатором мелькнул засыпанный снегом городок, трубы, коптившие небо сизыми дымами, река, еще скованная у берегов тонким льдом. Под колесами расстелилось белое поле, последовал сильный толчок, взревели и смолкли двигатели. Машина замерла. Из кабины появился второй пилот, откинул дверцу люка, выдвинул трап и молвил:

– Прибыли, господа!

– За дело, раз прибыли, – сказал Берендейский, набросил на плечи бобровую шубу и полез к выходу. За партийным лидером потянулась его свита и Пегасов с помощниками. Али Саргонович, в теплой куртке и с рюкзаком за плечами, вышел одним из последних.

Встречали их с северным гостеприимством: развевались на холодном ветру триколоры, оркестр играл российский гимн, симпатичная девушка с раскосыми глазками поднесла каравай хлеба с водруженной на нем солонкой. Были еще какие-то молодцы в кухлянках – одни обменивались с прибывшими рукопожатиями, другие бросились к самолету, потащили из грузового отсека плакаты Берендейского, консервы и ящики с водкой. На краю аэродрома виднелась еще одна толпа, не меньше сотни человек; там приветственно махали руками и длинными шестами, и оттуда доносился протяжный вой собак.

К Бабаеву подошел полный человек в летах с двумя спутниками помоложе, протянул руку и представился:

– Яков Абрамыч Гыргольтагин, гунбернантор. Ты Бабай? – Али Саргонович кивнул. – Холосо! Тогда будь знаком: Кукун Кац и Шлема Омрын. Они помогать тебе на выболах.

Губернатор округа, понял Бабаев, пожал Гыргольтагину руку, поздоровался с Кацем и Омрыном и спросил:

– Едем?

– Сколо-сколо. Пока ешь по обычай. Ривка поднесет.

Губернатор направился к ящикам, которые выгружали из самолета, а к Али Саргоновичу подскочила девушка Ривка с караваем и солонкой. Каравай был слегка обглодан – видно, Пегасов с Берендейским к нему уже приложились.

– Ешь, Бабай, – сказал Кукун Кац.

– Ешь, Бабай, – повторил Шлема Омрын.

Ветер посвистывал, вздымал ледяную поземку и холодил лицо. На четыре стороны света тянулись снежные поля, такие же бескрайние, как пустыни юга. Полуденное солнце стояло в зените, светило, но не грело: весна в этих краях еще не началась. Дыхание расплывалось в морозном воздухе серебристым облачком. Оркестр – три трубы и барабан – закончил с гимном и принялся наяривать «Увезу тебя я в тундру».

Бабаев отломил кусочек хлеба, обмакнул в солонку, пожевал. Девушка Ривка, Шлема и Кукун глядели на него с приятными улыбками. Круглые простодушные лица, темные волосы, полные губы, высокие скулы… Глаза, однако, светились затаенной хитрецой, волосы слегка вились, и в чертах проглядывало нечто южное, столь же не свойственное самоедскому племени, как имя Шлема или фамилия Кац. Может быть, кого-то это удивило бы, но только не Бабаева – генеалогию талды-кейнаров он изучил от альфы до омеги.

К семидесятым годам прошлого века этот народ незаметно вымирал. Талды-кейнары не могли пережить заботу партии и правительства: колхозы и охотничьи хозяйства, деревянные дома и огороды, библиотеки с собраниями классиков марксизма и остальные затеи, которым полагалось вырвать их из тьмы невежества. Они доверяли шаманам, а им говорили, что религия – это опиум; они привыкли кочевать, а их сгоняли в поселки и заставляли сеять картошку в вечной мерзлоте; им спускали план по оленьему мясу и песцовым шкуркам, но песцов и оленей уже не было: одних перебили, других доели. Правда, оставался главный двигатель прогресса – спирт; потребность в нем не иссякала, словно люди в тундре размножались быстрее кроликов.

Почти на том же меридиане, где догнивали талды-кейнары, только южнее на две с половиной тысячи километров, располагался заповедник под именем Биробиджан. Думало советское правительство, куда бы загнать евреев, чтобы в столицах не мелькали, думало и придумало: на границу с Китаем, в уссурийскую тайгу. Однако евреи, со свойственным им коварством, там не задержались, а расползлись по ближним городам, Хабаровску, Владивостоку, Благовещенску. В тех краях платили прибавку за дальность, но были места еще соблазнительней, с полярным коэффициентом. И потянулось еврейское племя от китайских рубежей на север, в далекую Арктику, решив: где рубль длиннее, там и страна обетованная. Не все, конечно, ехали, а самые крепкие и предприимчивые, и набралось их сотен пять. Прибыли они на берега пролива Лаптева, глядят – а там талды-кейнары, в том же примерно количестве, считая с младенцами и стариками. Все пьяные, кроме младенцев, но и те хлебный мякиш со спиртом сосут. Удивились евреи, пожалели убогих и решили частично ассимилироваться. Закупили песцов и оленей на свои полярные прибавки, сожгли дома, воздвигли чумы и ввели сухой закон. Постепенно дело наладилось. Шел год за годом, кто уезжал, кто приезжал, а в чумах уже пищали хитроглазые детишки, и скакали на оленях парни и девицы семитской внешности, но по паспорту все, как есть, талды-кейнары. Такое у евреев было свойство в СССР: хоть с чертом породнятся и станут вовсе уже не евреями.