Читать онлайн «Берсерки (трилогия)». Страница 17

И Уимон принялся не очень умело, но старательно работать нехитрым инструментом, чувствуя при этом какую-то затаенную радость. Радость осталась с ним даже после того, как все было сделано, а отец ясно дал понять, что ему не нравится такое поведение сына.

Куклос «диких» ничуть не походил ни на их куклос, ни на благословенный Енд. Хотя чем-то неуловимо напоминал последний. Дома были разбросаны на довольно большом пространстве и построены так, чтобы казаться частью ландшафта. Но именно казаться, а не быть им, как куклос. И к ним не вело никаких дорог — так, тропки, похожие на звериные. Куклос «диких» появился не сразу. Сначала им начали попадаться довольно крупные стада свиней, которые паслись в лесу, охраняемые собаками. Затем, ближе к селению, появились коровы, лошади и еще какие-то более низкорослые животные с густой и длинной шерстью. На опушках и полянах они увидели высоченные кучи срезанной травы. А в самом селении им то и дело попадались под ноги многочисленные стаи водоплавающей птицы. Вся эта живность совершенно не боялась людей и подходила так близко, что глаза Торрея невольно зажглись охотничьим азартом.

Чем ближе был центр поселения, тем больше народу высыпало посмотреть на вновь прибывших. В отличие от куклоса все были одеты столь пестро и разнообразно, что у мальчика зарябило в глазах.

Наконец Иззекиль остановил коня и спешился. Перед ними возвышалось строение, искусно втиснутое или, скорее, вписанное в промежуток между двумя раскидистыми дубами. Оно было увенчано прямоугольной башенкой с высокой пирамидальной крышей. В башенке висела странная конструкция, представлявшая собой вытянутую металлическую оболочку с длинным куском металла внутри.

Иззекиль воткнул свою стреляющую палку в кожаный чехол, притороченный к седлу, снял шляпу и, как он это делал уже не раз за время похода, последовательно прижав сомкнутые горстью пальцы ко лбу, животу и обоим плечам, двинулся вперед. В этот момент дверь отворилась, на пороге появился седой пожилой мужчина, одетый в длинную, ниспадающую многочисленными складками одежду. Иззекиль остановился перед ним и опустился на колени:

— Я вернулся, отец мой.

Так закончился их путь…

Они жили на ферме Иззекиля уже два месяца. Его жилище напоминало куклос гораздо больше, чем остальные строения селения. Да и располагалось оно гораздо дальше от церкви, чем остальные дома. Строго говоря, оно было построено далеко за пределами селения, за густым перелеском, заросшим таким колючим кустарником, что Уимону он иногда казался Барьером. Вот только Барьер пожирает любую живность, а этот перелесок буквально кишел пичугами, ящерицами и иными мелкими тварями. А тут еще и лестницы… Да и прирученной живности у Иззекиля жило как бы не поболе, чем в большинстве домов Нью-Питтесберга. Так интересно называлось это поселение.

Большая часть их дня была заполнена уходом за животными. И хотя отец по-прежнему не испытывал к прирученным животным ни толики привязанности, но и он мало-помалу привык. Так что выражение отвращения почти не появлялось на его лице. А Уимону вся эта возня с животными доставляла огромное удовольствие. Животные отвечали ему взаимностью. Даже Иззекиль удивлялся тому, что лошади, коровы и овцы при виде мальчика радостно тянули к нему свои морды и нежно всхрапывали, а собаки, стоило ему только бросить на них ласковый взгляд, следовали за ним по пятам и, виляя хвостами, улучали момент и облизывали ему нос.

По вечерам Иззекиль усаживал пленников в кресла и, торжественно раскрыв толстую тяжелую книгу, начинал нараспев читать:

— «…И сказал Господь Моисею: пойди к фараону и скажи ему: так говорит Господь: отпусти народ Мой, чтобы он совершил Мне служение.

Если же ты не согласишься отпустить, то вот, Я поражаю всю область твою жабами.

И воскишит река жабами, и они выйдут, и войдут в дом твой, и в спальню твою, и на постель твою, и в домы рабов твоих, и народа твоего, и в печи твои, и в квашни твои.

И на тебя, и на народ твой, и на всех рабов твоих взойдут жабы…»

Сказать по правде, они не очень понимали, о чем и про что эта книга. Но Иззекиль относился к этому странному вечернему времяпрепровождению чрезвычайно серьезно и… он был их хозяином. Поэтому они старательно слушали и искренне пытались понять его объяснения.

Каждое воскресенье Иззекиль отправлялся в церковь — так называлось то странное строение, поразившее их при первой встрече с Нью-Питтесбергом. А заведовал этой церковью тот самый человек в длиннополой одежде, которого, хотя он не был ни Родителем, ни Самцом, ни Мужчиной семьи, все называли «отцом» или «святым отцом».

Так кончилась осень. Снег покрыл землю, а пруды и ручьи, в которых плескались одомашненные птицы, затянуло льдом. Теперь по утрам Уимон выбегал на пруд с пешней, чтобы разбить наросшую за ночь на полынье корочку. Чтобы можно было набрать воды, да и гуси и утки могли бы немного поплескаться.

А однажды вечером Иззекиль вернулся с разлапистой зеленой елью. Он отряхнул снег с сапог и, повернувшись к Уимону, весело произнес:

— Ты помнишь, парень, скоро Рождество?

Уимон не понял, что означает это слово. Но от него повеяло чем-то радостным и волнующим.

На следующий день они наряжали елку. Украшали ее деревянными палочками, оклеенными крашенными в луковой шелухе осколками яичной скорлупы, ярко начищенными гильзами и кусочками кожи. А потом Иззекиль приволок из чулана тройной складень и коробку с удивительными вещами. Там были вырезанные из дерева и кости фигурки людей, животных и деревья. Когда он развернул складень, вся его внутренняя поверхность оказалась одной сплошной картинкой. На ней были изображены дома, очень похожие на дома Нью-Питтесберга, только стоящие вплотную друг к другу, а также ночное небо с месяцем и звездами. Картинка стерлась, но даже оставшихся красок хватило для того, чтобы мальчик понял, какой яркой и красивой она была когда-то. Иззекиль трепетно провел по ней ладонью и благоговейно произнес:

— Это вертеп, Уимон, настоящий рождественский вертеп. Еще с прежних времен. Такой есть только у меня.

Утром они проснулись от колокольного звона. Мерные звуки плыли над спящими, укутанными толстым слоем снега полянами, над лесом, над застывшими озерцами, и казалось, что весь этот замерший, заиндевевший мир как-то меняется, светлеет. Разбуженный торжественными звуками, мальчик приник к почти затянутому морозными узорами маленькому оконцу и не заметил, как дверь его комнатки тихонько отворилась и на пороге вырос уже полностью одетый Иззекиль. Он приподнял жировую свечку, которую держал в руке, вгляделся в глаза мальчугана и торжественно произнес: