Читать онлайн «Метаморфоза». Страница 1

Александр ЖУКОВ

МЕТАМОРФОЗА

Геннадий Васильевич встал поутру с неприятным ощущением: руки ныли, ноги ломило, шея онемела так, словно всю ночь провела в тисках железных рук. Такого ее обладатель не мог припомнить с тех самых пор, как однажды, заболев, два дня провел в полубреду, и когда болезнь разомкнула, наконец, жаркие объятия, каждое движение давалось с трудом и причиняло боль, словно жар высушил смазку в суставах и они вращались теперь со скрежетом, будто заржавевшие шестеренки. Геннадий Васильевич обреченно подумал: "Возраст напомнил о себе", - и поспешил на работу, поскольку она, словно искусная врачиха, помогала забыться, исцеляла; уже в трамвае он почувствовал, как сузились плечи, будто две сильные руки сдавили их с обеих сторон, а голова вытянулась, стала похожа на тыкву, а потом - на тот диковинный огурец, напоминающий милицейскую дубинку, огурец, которыми летом, словно дровами, завалены прилавки магазинов. Геннадий Васильевич посмотрел направо, налево - стоявшие вокруг пассажиры, похоже, никаких странностей в его облике не заметили, и опять погрузился в непривычные ощущения:

грудь сжалась, дыхание перехватило, на некоторое время

он будто выпал из жизни, потерял сознание,

но не упал, поскольку пассажиров в трамвае было больше,

чем сельдей в бочке, и никакие отклонения от нормы в сознании одной сельди

порядка в бочке не нарушили. Эти мгновения оставили в памяти

Геннадия Васильевича фантастическую картину: он туго спеленутый,

словно младенец, висит на веревочке, привязанный к суку

дерева: все сильнее, сильнее...

Он услышал сухой хлопок, похожий на выстрел стартового пистолета это веревка не выдержала и оборвалась. От испуга Геннадий Васильевич пришел в себя, осмотрелся: на лицах пассажиров не было ни удивления, ни испуга, ни той беспричинной радости, с которой изображают на плакатах людей, едущих на работу поутру.

"Может, в поликлинику завернуть?" - подумал Геннадий Васильевич. Но что он скажет врачу? На секунду потерял сознание в душном трамвае? Такого не случается только с теми, кто ездит на "персоналке". Сказать, что висел на веревочке вниз головой, похожий то ли на младенца, то ли на кокон, - обхохочут, пустят _анекдотец_. Врачи закрытых поликлиник любят позлословить.

"Но ведь я был коконом, а голова у меня до сих пор огурцом. Но за то, что голова огурцом, бюллетень пока не выдают", - Геннадий Васильевич опасливо прикинул: участковый врач, конечно, выслушает его с сонным вниманием и тут же отпишет к психиатру, а тот, с приятелем Геннадия Васильевича подобное случилось, отыщет признаки склероза или старческого маразма и посоветует подобру-поздорову отправиться на пенсию. И подойдет Геннадий Васильевич к той роковой черте, которая делит жизнь пополам, - на ту, что была и уже в прошлом, и на призрачное будущее, похожее на обещанный Хрущевым коммунизм. Для многоопытных работников других рецептов у врачей нет. Геннадий Васильевич не обижался бы на них, делай они это от чистого сердца, а то ведь втихую "осуществляют политику омоложения кадров" - вот она истинная причина врачебной сердобольности. Хотя пяток лет назад советовали они другое: покуда, мол, работаешь, потуда и живешь. Тогда, чтобы намекнуть любому начальнику: пора, мол, на пенсию!.. - боже упаси! - это же _политическое_дело_! Бывший начальник Геннадия Васильевича носил очки-бинокли и даже со слуховым аппаратом не слышал телефонного звонка, сидел в своем кресле благодаря хитроумным подлокотникам и особой конструкции спинки - нажал кнопку, она откинулась назад и спи себе на здоровье. Без доклада секретарши никто в кабинет не войдет. Она же каждое утро встречала его в вестибюле, поскольку начальник по естественной старческой рассеянности мог зайти в другой отдел и занять чужое кресло... Да, многое хранилось в немолодой памяти Геннадия Васильевича.

Едва створки двери разошлись, открывая перламутровое пространство, заполненное хрупким утренним светом, Геннадий Васильевич вытолкнулся из жаркого трамвайного салона, похожего, по остроумному замечанию одного из конторских умников, на желудок кита, подошел к витрине магазина и как бы ненароком посмотрел на свое бледное отражение в толстом стекле. Никаких разительных изменений не обнаружил, но ощущение, что он вытянулся, сузился, ссохся - словом, чертовщина, и больше ничего! - осталось. Он качнулся вправо, влево и удивился еще больше: позвоночника как бы не существует и больше ничто не стесняет движений. Словно хотел завязать шнурок, он наклонился вперед и кончиками пальцев легко достал до носков ботинок. Еще час назад Геннадий Васильевич опасался: вот-вот наступит такая минута, когда в пояснице что-нибудь заклинит, и тогда шнурки, словно малому ребенку, которого первый год водят в детский сад, станет завязывать жена. Теперь же Геннадий Васильевич мог согнуться колесом и, словно цирковой акробат, прокатиться по улице.

"Хм, вторая молодость?" - пугливо подумал он. Его всегда пугали перемены, происходили они в атмосфере, или в аппарате власти, или в ценах на картошку. Кстати, цены на картошку в последние годы дружно росли, и любимое выражение Геннадия Васильевича: "Все последующее хуже предыдущего" - приобрело зловещий оттенок.

"Вторая молодость?" - Геннадий Васильевич где-то читал: такое случается, но почему именно с ним и так неожиданно, без всякой очереди? Нет ли тут такого подвоха?

"К чему бы это?" - Геннадий Васильевич приостановился, заметил на скамейке под кустами акации старушку в белом, сохранившемся еще, наверное, с дооктябрьских времен, капоре. Он частенько видел ее из окна трамвая, но не подозревал, что старушка столь древняя; рядом со скамейкой, важно переваливаясь с ноги на ногу, вышагивала жирная белая курица, верная подруга старушки. Геннадий Васильевич подумал: почему бы не посоветоваться с человеком, прожившим на земле целый век? Уж кто-кто, а она-то, столетняя умница, наверное, знает и понимает больше врачей и гадалок, вот ведь и курицу держит, а не какую-нибудь болонку или сиамского кота, даже в этом выгодно отличается от современных обывателей.

Геннадий Васильевич сначала поставил на скамеечку тонкий кожаный портфель с золотыми замками, потом присел и мягко, деликатно, заискивая, как он обычно обращался к высокому начальству, сказал:

- Позвольте вас побеспокоить вопросом личного свойства? Со мной случилось, если можно так сказать, нечто невероятное, имеющее, так сказать, телесное подтверждение.

Старушка подняла глаза, живо напомнившие Геннадию Васильевичу окна в избе матери, смоленской крестьянки. Они были так же подслеповаты и по-детски доверчивы.