Читать онлайн «Алмаз раджи (сборник)». Страница 60

У самой двери отеля нас нагнал сам мировой судья – насколько я понимаю, что-то вроде шерифа в Шотландии. Он вручил нам свою визитную карточку и пригласил отужинать у него, и сделал это так мило и любезно, как умеют лишь французы. Тем самым, добавил он, мы окажем честь Ландреси. И хотя мы отлично знали, что едва ли в силах добавить этому городу чести, но решили, что не принять приглашения судьи было бы неучтиво.

Дом судьи находился неподалеку. Это было комфортабельное жилище холостяка, где стены украшала целая коллекция медных грелок, которыми в старину согревали простыни в холода. Многие из них были покрыты очень искусной резьбой и чеканкой. При виде этих грелок невольно возникала мысль о том, сколько ночных колпаков склонялось над ними, сколько раздавалось шуток, сколько близ них было роздано поцелуев и сколько раз они безо всякой пользы красовались на ложе смерти. Если бы грелки могли говорить, о каких только нелепых, непристойных или трагических вещах они бы нам поведали!

Вино у судьи было превосходным. Когда мы похвалили одну бутылку, хозяин дома заметил: «Естественно, что я предложил вам не худшее из того, что у меня есть». Право, не знаю, когда англичане научатся любезному гостеприимству. Оно украшает жизнь и придает блеск обыденности.

За столом сидели еще два жителя Ландреси. Один был сборщиком каких-то налогов (каких именно, я забыл), другой, как нам сказали, занимал пост главного нотариуса городка. По воле случая, все пятеро, собравшиеся за столом, оказались в той или иной мере причастны к юриспруденции. В подобной ситуации разговор не мог не приобрести профессиональный уклон. Папироска с большой эрудицией комментировал британские законы о бедных, а вскоре и я ни с того ни с сего начал толковать шотландский закон о внебрачных детях, о котором, должен с гордостью заявить, не имею ни малейшего представления. Чиновник и нотариус, оба люди женатые, принялись обвинять судью, холостяка, в том, что он первым завел беседу на эту тему. Судья опровергал их обвинения с очень довольным видом, какой в подобных случаях появляется у всех французов и англичан. Как странно, в минуты дружеских бесед мы любим, чтобы нас считали негодяями по отношению к женщинам.

Вино меня очаровывало чем дальше, тем больше; коньяк оказался еще лучше, а компания была на редкость приятной. В течение всего нашего путешествия нигде и ни разу нам не было выказано более значительного расположения. А поскольку мы находились в доме судьи, то не было ли в его любезности известной доли официального признания наших заслуг? И тут, вспомнив величие Франции, мы отдали дань ее гостеприимству. Ландреси уже давно спал, когда мы вернулись в отель, а часовые на валах укреплений ожидали рассвета.

На следующий день мы отплыли поздно и опять под дождем. Судья под зонтиком любезно проводил нас до верхнего створа шлюза. Теперь в отношении погоды мы выказывали такое смирение, которое не часто обретает человек где бы то ни было, кроме Горной Шотландии. Лоскут синего неба или проблеск солнца заставляли наши сердца ликовать. Если дождь не лил как из ведра, мы считали такой день почти безоблачным.

Вдоль канала стояли длинные вереницы барж: многие из них казались нам очень нарядными и похожими на корабли. Их борта покрывал слой архангельского дегтя; кое-где они были размалеваны зеленой и белой краской. На некоторых виднелись симпатичные железные перильца и целые партеры цветов в горшках. Дети играли на палубах, не обращая внимания на дождь, словно они родились на берегу Лох-Каррон[54]. Мужчины удили рыбу с борта, некоторые сидели под зонтиками; женщины стирали. На каждой барже имелась дворняжка, исполнявшая роль сторожевого пса. Все они яростно лаяли на байдарки, провожая нас вдоль борта от кормы до носа, и таким образом как бы передавая слово собаке на следующей барже. Мы видели около сотни этих судов в течение дня, все они стояли друг за другом, выстроившись, как дома вдоль улицы. И на каждой барже нас встречала собака. Мы как будто побывали в приюте для бродячих животных, заметил Папироска.

Странное впечатление производили эти городки, тянувшиеся по берегам канала. Они, с их цветочными горшками, дымящими трубами, стирками и обедами, казались неотъемлемой частью пейзажа. Между тем, я знал, что, едва откроется шлюз ниже по течению, баржи распустят паруса или впрягут лошадей и поплывут в самые разные уголки Франции; импровизированный городок исчезнет. Дети, игравшие сегодня вместе на канале Самбра – Уаза, не покидая родительского порога, где и когда встретятся они вновь?

В течение некоторого времени мы говорили только о баржах и рисовали себе картины нашей старости на каналах Европы. Мы смаковали неторопливое продвижение к месту назначения, когда мы то неслись бы по быстрой реке, увлекаемые пыхтящим буксиром, то день за днем простаивали бы у какого-нибудь никому не известного шлюза, дожидаясь лошадей. С берега и с лодок видели бы, как мы, осененные величием преклонных лет, с седыми бородами по колено, тихонько ползаем по палубе. А мы не выпускали бы из рук ведерка с краской, и ни на одном канале не нашлось бы баржи, чья белая краска была бы белее, а зеленая – изумруднее молодой травы. В каютах мы хранили бы книги, банки с табаком и бутылки старого бургундского, красного, как ноябрьский закат, и благоухающего, как апрельская фиалка. У нас была бы старинная флейта-флажолет, из которой Папироска извлекал бы нежные мелодии под звездами; потом, отложив ее в сторону, он начинал бы петь голосом, может быть, менее звучным, чем в былые времена, но его псалмы звучали бы торжественно и глубоко.

Все это вместе взятое вселило в меня желание посетить один из этих плавучих домов, занимавших наше воображение. Выбор был велик; я миновал множество барж, возбуждая лай собак, явно считавших меня бродягой. Наконец я заметил красивого старика и его жену, поглядывавших на меня с некоторым любопытством. Я поздоровался и заговорил, начав с замечания насчет их собаки, походившей на пойнтера. Потом я похвалил цветы хозяйки, а уж после этого комплимента перешел к восхищению их образом жизни.

Если бы вы попробовали сделать нечто подобное в Англии, вы бы в ста случаях из ста нарвались на грубость. Вам бы сказали, что эта жизнь ужасна, и, конечно, не обошлись бы без намеков на ваше собственное непристойное благополучие. Но во Франции всякий прямо и без всяких колебаний признает свою удачливость, и мне это очень нравится. Все французы знают, с какой стороны их хлеб намазан маслом, и с удовольствием демонстрируют это другим. И они не хнычут над своей бедностью – какое мужество может считаться более истинным? Я слышал, как одна женщина в Англии, занимающая куда более завидное положение и располагающая немалыми деньгами, жалобно причитая, назвала своего ребенка «сыном нищего». Но французы полны чувством собственной независимости; может быть, это следствие их, как они их называют, «демократических институтов»? Вернее же, дело в том, что настоящих бедняков не так уж много, и любителей хныкать расхолаживает слишком малое число единомышленников.