Читать онлайн «Продается Япония (сборник)». Страница 2

Жертвой войны всегда становится будущее. Молодые нерасцветшие жизни и те жизни, которые могли бы возникнуть, приносятся на этот страшный алтарь.

Почему же войны никогда не кончаются? Почему, проигранные и полузабытые, посылают они свои повестки от лица давно умерших военных министров? Саке Комацу дает на это ясный ответ. Да потому, что кто-то этого хочет! Да потому, что не перевелись в обществе всякие “бывшие”, обломки былой славы, “старые борцы”, ура-патриоты. Они гремят костями и костылями. Они задыхаются в воздухе, напоенном запахом сакуры, а не кислой пороховой гари.

В рассказе “Повестка о мобилизации” маниакальная воля престарелого “психокинетика”, корчащегося на больничной койке, гальванизирует смердящий труп былой войны. Не случайно этот старый вояка является отцом героя, от лица которого ведется повествование. Это схватка, смертельная схватка двух поколений. Это костлявая рука милитаризма, которая тянется к горлу молодой Японии. Ее нельзя не заметить, от нее нельзя отмахнуться. Иначе однажды утром кто-то найдет в почтовом ящике повестку о мобилизации.

Саке Комацу обращается к психокинезу не случайно. Для него это символ материализации человеческих желаний. Ведь желания действительно обладают материальной силой. Психический климат общества в конечном счете обусловливает совершенно реальные события. Японский писатель удивительно тонко синтезирует здесь современные данные социальной психологии с буддийским учением о карме.

Подобный же синтез осуществляет он и в рассказе “Развоплощенная”, само название которого напоминает о раннебуддийских традициях. В самом деле, развоплощение — это конец пути страданий, нирвана, конец переходам из одного облика в другой. Об этом часто говорится в буддийской литературе. Вот, к примеру, отрывок из раннебуддийского сборника Дхаммапады:

Именно эта буддийская ориенталистика и придает такое своеобразие рассказу “Развоплощенная”. Однако научный фантаст Саке Комацу поворачивает эту проблему неожиданной стороной. Действительно, если развоплощение можно рассматривать как превращение чего-то в ничто под действием тех или иных сил, то те же силы могут создать из ничего нечто. В научной фантастике эта операция столь же обычна, как аннигиляция и материализация в физике. В сущности, мы имеем здесь дело с характерным для фантастики приемом рационального переосмысления сказки. Но западные фантасты, как, скажем, Каттнер, переосмысливший в своем “хоггбеновском” цикле кельтские сказания, обращаются обычно к европейской мифологии, а японец Саке Комацу, естественно, обратился к философской мифологии буддизма. Но это лишь одна сторона вопроса, связанная с национальными традициями. В рассказе “Развоплощенная” звучат и иные мотивы. В самом деле, разве не привычен для мировой литературы образ оскорбленной женщины, которая со слезами негодования и обиды кричит: “Я же сделала из него человека, а он…”, или образ мужчины, покидающего подругу в критический момент. В то же время Саке Комацу напоминает нам о старой, бальзаковской теме овеществления желаний. Подобно тому как шагреневая кожа сжимается и усыхает, исполняя суетные человеческие желания, мир, созданный убогим воображением героев Комацу, размывается и исчезает. Мы видим, как рассказ-детектив оборачивается философским произведением.

“Повестка о мобилизации”, “Черная эмблема сакуры”, “Времена Хокусая” — во всех этих рассказах будущее жестко детерминирует прошлое или вновь и вновь возрождает его в возможных, точнее в резонансных вариантах. Саке Комацу лишь намеками проясняет загадочный характер таких связей. Зато в рассказе “Да здравствуют предки!” эпохи, разделенные необратимой вековой бездной, соединяет туннель через время-пространство, прокол через эйнштейновский континуум. Зачем писателю понадобилась такая конкретизация? На первый взгляд она сопряжена с известными издержками. Загадочная Служба времени, двадцатилетней давности повестка и атомный отблеск на бирюзовой воде Хокусая — это прежде всего емкие художественные символы. Они создают определенное настроение, которое только усиливается недосказанностью. Туннель же из современной Японии в эпоху Эдо — просто фантастический атрибут с очень конкретной специализацией. Почему же Саке Комацу выбрал именно этот простой, эмоционально ограниченный прием? Не потому ли, что пещера в горе ведет именно в эпоху Эдо, когда, по мысли автора, Япония встала на путь, который определил ее сегодняшний облик? Это уже не бабочка в рассказе Бредбери “И грянул гром”, изменившая всю судьбу человечества. Это вполне конкретная эпоха, когда Япония решала роковую дилемму — оставаться ей в изоляции или раскрыть двери заморским купцам, чьи настойчивые требования подкреплялись пушками фрегатов. Саке Комацу не искал того “рокового” момента, который лег тяжким грузом на чашу весов, он не пытался наметить иной путь развития, он даже не намекнул, приведет этот путь к войне или нет. Одним словом, его “машина времени” не была использована для привычных в фантастике целей. Тогда зачем она понадобилась и почему временные переходы в рассказе “Да здравствуют предки!” совершаются со столь же небрежной легкостью, как в “31 июня” Пристли? На оба эти вопроса есть только один ответ:

“Вскоре патриотизм начал принимать уродливые формы. Появилась какая-то нелепая националистическая организация под названием “Поможем страдающему Эдо!”. Члены этой организации устраивали шумные сборища, на всех зданиях, на всех углах расклеивали плакаты и лозунги.

— Спасем эпоху Эдо от когтей заморских чудовищ! — надрывались ораторы. — Создадим там высокоразвитую современную промышленность! Сделаем землю наших предков самой передовой страной девятнадцатого века! Мы уж покажем всем захватчикам, и бывшим и будущим! Граждане, дорогие братья, помогайте эпохе Эдо, помогайте Японии подготовиться ко второй мировой войне, чтобы нам не пришлось пережить поражение, которое мы уже пережили!..”

Вот он, ответ. Саке Комацу этим рассказом продолжает линию, намеченную “Повесткой о мобилизации”. Он обнажает душу националиста, перетряхивает примитивный ура-патриотический хлам, чтобы найти на самом дне живучих микробов реваншизма! И чем дальше, тем декларативной раскрывает писатель свой замысел:

“Не меньшую жалость вызывала и довольно многочисленная толпа самураев, оставшаяся у нас. Двое покончили жизнь самоубийством, сделав себе харакири. Пятеро потеряли рассудок и теперь прозябают в психиатрической клинике. Наиболее спокойные и рассудительные из самураев смирились со своей участью и решили включиться в современную жизнь. Некоторые читают лекции о нравах и обычаях эпохи Эдо, другие устроились на работу в музеи национальной культуры. Кое-кто пытается заняться духовным воспитанием молодежи (курсив мой. — Е.П.). Эти люди не носят больше прическу тенмагэ и по внешнему виду ничем не отличаются от прочих граждан. Но где бы они ни находились, что бы ни делали, прошлое столетие живет в их сердцах…”