Читать онлайн «Сад мучений». Страница 29

С сожалением она добавила:

– У этой женщины на одном из пальцев был большой рубин, который во время мучения играл на солнце, как маленький, красный, танцующий огонек. Анни купила его. Я не знала, что с ним сделалось. Мне очень хотелось бы иметь его.

Клара умолкла, несомненно, унесшись мыслью к нечистым и кровавым образам этого гнусного воспоминания.

Несколько минут спустя над палатками и в толпе произошло движение. Сквозь отягощенные веки, которые у меня невольно почти закрывались, я видел, как затанцевали, закружились, заспешили платья и снова платья, зонтики, веера, счастливые лица, проклятые лица… получилось то впечатление, словно кто забросал по воздуху бесчисленное множество цветов, Слово кто выпустил феерических птиц.

– Ворота, мой дорогой, – воскликнула Клара, – ворота отворяют! Идем. Идем скорее! И не будь больше печален, умоляю тебя! Думай о том прекрасном, что ты сейчас увидишь и о чем я буду тебе рассказывать.

Я встал. И, схватив меня за руку, она поволокла меня за собою, а куда, я не знаю.

Ворота тюрьмы открывались в широкий мрачный коридор. Из глубины этого коридора до нас долетели глухие, смягченные расстоянием колокольные звуки, раздававшиеся дальше коридора. И, слыша их, счастливая Клара хлопала в ладоши.

– О, милый мой! Колокол, колокол! Нам везет. Не будь же печален, не будь больным, умоляю тебя!

Все так бешено устремились в тюрьму, что полицейским агентам было трудновато восстановить в суматохе хоть какой-нибудь порядок. Клара решительно бросилась в эту смесь болтовни, криков, задыхающихся голосов, треска тканей, стука зонтиков и вееров, – бросилась, придя в еще больший экстаз, услыхав этот колокол, о котором я не подумал спросить у нее, зачем он так звонит и что означают его глухие, короткие звуки, его отдаленные звуки, причинявшие ей такое удовольствие!

– Колокол!.. колокол!.. колокол!.. Идем!..

Но мы вперед не продвигались, несмотря на усилия боев, носильщиков корзин, которые сильными движениями локтей старались образовать проход для своих хозяев. Высокие носильщики с гримасничающими, ужасно худыми лицами, с грудью, голой и покрытой под лохмотьями рубцами, несли на головах корзины, наполненные мясом, из которых от солнца усиливалось разложение и пышным цветом распускалась личиночная жизнь. Здесь, рядом с собою, я видел призраки преступления и голода, образы кошмаров и убийств, воскресших демонов старых древних, самых ужасных легенд Китая, улыбка которых, как пилою, распиливала рот с зубами, лакированными бетелем, и продолжалась ужасными извивами до волос. Одни ругались и свирепо тянули друг друга за косы; другие, с движениями хищных животных, пробирались по человеческому лесу, рылись в карманах, срезали кошельки, хватали драгоценности и исчезали, унося свою добычу.

– Колокол!.. колокол!.. – повторила Клара.

– А что за колокол!

– Увидишь. Это – сюрприз.

А запахи, поднимавшиеся от толпы, – запахи уборной смешавшиеся с запахом бойни, вновь падали и благоухание живого тела, – вызывали у меня тошноту и леденили мозг в костях. Я чувствовал то же самое ощущение летаргического оцепенения, какое столько раз испытывал в лесах Аннама, когда по вечерам миазмы являли глубины земли и угрожали смертью из-за каждого цветка, из-за каждого листка, из-за каждой былинки травы. И в то же время меня давили, толкали со всех сторон, дышать было почти нечем, и я готов был лишиться чувств.

– Клара!.. Клара!.. – звал я.

Она дала мне понюхать соли, укрепляющее могущество которой немного привело меня в себя. Она чувствовала себя свободной, очень веселой посреди этой толпы, запахи которой она вдыхала, самые омерзительные прикосновения которой она принимала с каким-то страстным спокойствием. Она телом – всем своим гибким и трепещущим телом – отдалась грубым ударам, обрыванию ее одежд. Ее такая белая кожа осветилась Жгучим розовым блеском; ее глаза приняли отблеск чувственной радости; ее губы вздувались, словно твердые бутоны, готовые расцвесть… Она сказала мне с каким-то насмешливым состраданием:

– Ах, баба… баба… баба!.. Вы всегда будете только баба и больше ничего!..

Когда мы вышли из сверкающего, ослепительного сияния солнца в коридор, он сначала показался мне погруженным в сумерки. Потом, понемногу привыкая к мраку, я смог отдать себе отчет, где я.

Коридор был широк и освещен сверху стеклянным потолком, пропускавшим через полупрозрачные стекла только смягченный свет. Меня, словно ласка источника, всего охватило ощущение влажной прохлады, почти холода. Стены были покрыты слезами, как перегородки подземных гротов. Для моих ног, обожженных камнями равнины, песок, которым были посыпаны плиты коридора, показался мягким, как дюны на берегу моря. Я полными легкими вдыхал воздух. Клара сказала:

– Ты видишь, как здесь хорошо для каторжников…

По крайней мере, им прохладно.

– Но где же они? – спросил я. – Направо и налево я вижу только одни стены!

Клара улыбнулась.

– Как ты любопытен! Ты сейчас даже более нетерпелив, чем я! Подожди, подожди немного. Сейчас, мой дорогой, ну!

Она остановилась, глаза у меня засверкали еще больше, ноздри раздулись, уши прислушивались к звукам, как косуля на стороже в лесу, – и она указала мне пальцем в глубь коридора.

– Слышишь?.. Это – они! Слышишь?

Тогда, из-за шума толпы, наполнявшей коридор, из-за жужжащих голосов, я различил крики, глухие жалобы, звон цепей, прерывистые вздохи, как кузнечные меха, странный и протяжный рев диких зверей. Казалось, все это несется из толщи стены, из-под земли… из самой бездны смерти… неизвестно откуда…

– Слышишь? – продолжала Клара. – Это они… ты сейчас их увидишь. Идем! Возьми меня за руку. Смотри же. Это они! Это они!

Мы продолжали идти в сопровождении боя, внимательно следившего за движениями своей госпожи. Нас сопровождал также и ужасный запах трупа; он не покидал нас больше, подкрепленный другими запахами, аммиачная едкость которых резала глаза и горло.

Колокол все глухо звонил… глухо, медленно и скорбно, словно жалоба умирающего. Клара в третий раз повторила:

– О, этот колокол! Он умер, он умер, мой дорогой. Мы, может быть, увидим его.

Вдруг я почувствовал, что ее ногти нервно вонзились в мою кожу.

– Милый, милый, направо! Какой ужас!

Я быстро повернул голову… Начиналось адское зрелище.

Направо, в стене, были широкие кельи или, скорее, широкие клетки, загороженные решетками и отделенные друг от друга толстыми каменными перегородками. Первые десять были заняты, в каждой по десяти осужденных, и все десять представляли одинаковое зрелище. Шея, заключенная в такой широкий ошейник, что тел нельзя было видеть, можно было сказать,, что это – ужасные, живые, отрубленные головы, положенные на столы. Сидя на корточках посреди своих нечистот, с закованными руками и ногами, они не могли ни вытянуться, ни лечь, ни отдохнуть никогда. Малейшее движение, передвигая ошейник на их содранном горле и на окровавленном затылке, заставляло их издавать вой от боли, к которому они присоединяли ужасные проклятия нам и жалобы богам.