Читать онлайн «Я - Степан Разин». Страница 21

- Смерть воеводе! Смерть палачу! - взревела многоголосым криком соборная площадь.

Воевода покосился вниз:

- Радуются голодранцы - их время пришло, только недолго это время, Степан Разин, длиться будет! Что тянешь?

- Всему своё время - дай налюбоваться.

- Тешишься?

- Говорил тебе - не по плечу шубка!

Воевода едва заметно улыбнулся:

- Ничего, вор - ныне твоя взяла. Где дети? Детей не тронь!

- Прячутся. Ищут их. Старшенький твой, говорят, на стенах с саблей был.

- Детей не трожь! - голос старика дрогнул.

Я пожал плечами:

- Ты у людей проси, - я кивнул вниз, - нынче они хозяева в городе, как решат, так и будет.

- Что с братом, князем Михаилом?

- Убит.

Прозоровский перекрестился, его трясущаяся рука измазала кровью лоб.

- Ты ещё ответишь за свои злодейства! - с ненавистью произнёс старик.

- Сейчас тебе отвечать! - нахмурился я.

- Это перед тобой мне отвечать и перед твоими голодранцами? - князь отрицательно покачал головой. - Воры вы и государёвы преступники, а ответ мне не перед вами, а перед Богом сейчас держать!

- Вот-вот, расскажешь ему, как людей батогами потчевал, да в яму сажал, как ты сирот голодом морил и мзду с купчишек брал.

Воевода сплюнул кровью и отвернулся.

- Князь Львов взял мою сторону, - сказал я.

Старик презрительно передёрнул плечами и, не поворачиваясь, сказал:

- Не верю.

- Зря не веришь. Хочешь мне служить? Жизнь оставлю.

Воевода вновь взглянул на меня:

- Служить вору? Не будет этого - я в ответе перед земными и небесными владыками. Воровству служить не буду! - повторил старик и застонал, его лицо исказила гримаса боли, - Не получишь ты моё имя и меня не получишь! прохрипел старик и, неожиданно для меня, шагнул вперёд и беззвучно полетел вниз.

Я услышал глухое падение тела и наполнивший скованную тишиной соборную площадь изумлённый выдох толпы:

- Ох!!!

Я отступил к лестнице и стал спускаться вниз. Упрямый старик, сам выбрал себе смерть... Но и ты бы меня не пощадил, попади я к тебе в руки!

Соборная площадь встретила меня настороженным молчанием. Я посмотрел на мёртвое тело Прозоровского - воевода широко раскинул руки, обнимая растущее под ним кровавое озеро. Пленные с расширенными от ужаса глазами жались к крепостной стене. Наткнувшись на их бледные, наполненные страхом глаза, я закричал:

- Рубите их, злодеев - нечего всех на раскаты таскать!

Толпа на площади безумно закричала и бросилась к пленным...

* * *

В который уже раз я очнулся на мокром земляном полу, надо мной плыл голос читающего дьяка:

- А что было иноземцев, немцев и жидов - и тех порубили и побили. И всего казаки и астраханские жители казнили смертью шестьдесят восемь человек, а на приступе погибло от пуль, сабель и колья четыреста сорок один человек.

- Убивец, душегуб! - зашумели, зпричитали бояре.

- Детей малых воеводы Ивана Семёновича велел над воротами на крючьях подвесить!

- Бить его! Нещадно бить! Бить! - ревели, требовали бояре и гневно стучали в пол посохами.

Но в это время на допрос пожаловал сам великий государь, царь Алексей Михайлович, сопровождаемый князем Одоевским.

* * *

Я видел его уже второй раз. Впервые, в 1658 году я ещё молодым казачком попал в казачье посольство Московской донской станицы. Незадолго до этого умер мой отец, старый казак Степан Разя. Я тогда отпросился у Корнилы Яковлева на богомолье в далёкий Соловецкий монастырь - обещал отцу перед смертью свечи перед иконами справить и службу в монастыре отстоять. Волю его исполнил, а по пути бывал в Москве, останавливался у молодой вдовушки, похаживал в кабаки и тратил уловные деньги. Между делом узнал про московские порядки, гулял под окнами Грановитой палаты, дивился на бояр в высоких шапках, степенно поднимающихся по красному крыльцу, слушал колокольный гул соборов, крик испуганных галок, тучами носящихся над колокольнями. Толкалася на Ивановской площади, жевал пироги с мясом, горячие оладьи с клюквенным морсом. Тут же, за торговыми рядами, смотрел на площадь под окнами Грановитой палаты, как вершится боярский суд над провинившимися целовальниками за недоимки с кабаков, над приказчиками и дьячками, стрельцами, а чаще всего - над крепостными мужиками-лапотниками. Хаживал по отскрёбанным, пахнущим сосной рундукам, от собора к собору... У Спасских ворот высились приказы, среди которых Разбойный - с козлами, отполированными тысячами животов. Уже тогда видел недалеко от собора Покрова (Василия Блаженного), огороженный высоким тыном с раздвижными деревянными воротами, страшный Земский приказ. Не догадывался, что буду в нём сидеть и ждать своего смертного часа.

Казаки каждый год посылали в Москву донскую станицу, которую выбирали на общем войсковом кругу.

- Ты, Степан, тоже собирайся. Говоришь, бывал в Москве? Послужишь нашим донским интересам. Поможешь получить огненный бой, жалованье выбить, припасы. Парень ты умный, надёжный, крепкий - похож на своего батьку. Эх, крестник мой, где только мы не бывали с твоим батькой, под самый Константинополь хаживали, Перекопские посады разоряли. Доставалось от нас басурманам. Грамоты в Москву повезёшь вместе с Михайлом Самарениным о южных границах государёвых - сам знаешь, неспокойны нынче ногайцы, да и калмыки тоже, - Корнила раскуривает трубку, зябко кутается в кунтуш - что-то знобит крестного. - Повезёте турецкие и персидские новости. Подарки получите за службу - глядишь, крёстного вспомнишь, привезёшь ему за доброе слово какой-нибудь посул.

Так говорил крёстный, и вскоре нас и в самом деле отправили в Москву. Принимал гонцов князь Долгорукий, разбирал жалобы, сулил и давал награды, обещал пушечное зелье и жалованье, строго спрашивал за южные границы. Говорил, чтобы с турчанином войны не чинили - с ним у великого государя заключён мир. А напоследок станичников удостоили чести лицезреть великого государя.

Увидел я Алексея Михайловича, нашего великого государя, в Кремле, в Набережной палате. Он сидел на троне в русском саженом платье, шитом в клопец, в царской шапке Мономаха. В руке он держал скипетр. Молодой, но уже начинающий полнеть. Карие глазки на белом лице скучно смотрели на войскового атамана Наума Васильева, на богатого Самаренина, лениво перебегали по лицам застывших казаков. Он совсем не слушал речь войскового атамана - просто смотрел на нас, думая о чём-то своём. Не мог он запомнить молодого, кучерявого, русобородого казака с лицом, чуть испорченным оспинками. Не думал он, что принимает у себя молодого, но страшного в будущем бунтовщика и вора - Степана Тимофеевича Разина. Палаты хранили чинный покой, вокруг восседали в собольих шубах и высоких, горлатных, чуть ли не в аршин, шапках бояре. Одни одобрительно кивали речи Наумова, другие, скрывая скуку, зевали в рукава шубы. За царским троном стояли здоровые, откормленные рынды в алых бархатных кафтанах с серебряными топориками на плечах...