Читать онлайн «Классициум (сборник)». Страница 44

И еще: научный работник, который возьмется изучать эту исповедь, должен обязательно принять во внимание, что я не принадлежу к числу отравленных ядом инфантилизма маньяков, которые интересуются неоформившимися прелестями младенческих тел и с ложной ностальгией поминают мифологические времена, когда близость с ребенком, девочкой ли или мальчиком, не считалась противоестественной и предосудительной. О нет! Я не таков! Меня сжигала другая страсть, которой, быть может, еще нет названия в психиатрии. С каждым годом моя жизнь становилась всё более двойственной. Я имел сношения с нормальными женщинами, которые позволяли разрядиться, но пленительная мечта обволакивала меня, делая тусклыми самые забавные из моих половых приключений. Знаю, что ощущения, извлекаемые из соития, более или менее равны тем, что испытывает большинство мужчин, но беда в том, что этим господам не довелось познать хотя бы проблеск несравненно более высокого блаженства. Любой из моих снов был в миллион раз красочнее прелюбодеяний, которые может себе вообразить современный Казанова, существующий в рутинном ритме вечного воспроизводства себе подобных. Воображаемая вселенная становилась куда значимее грубой материальной чувственности. С какого-то момента я уверовал в существование еще одного пола, проявленного в болезненных девочках. Но они не могли быть истинными марселинами, придавленные к планете беспощадными законами Ньютона. И понимание этого терзало, ведь получалось, что я до одури вожделею призрака из глубин моего извращенного подсознания. Всё это я теперь рационализирую, раскладывая по полочкам, но в возрасте двадцати пяти лет я слабо разбирался в своих страданиях. Мной овладевали то страх, то стыд, то безумное веселье. Иногда я мысленно говорил себе, что нет ничего особенного и тем более дурного в том, что любовь к воображаемому существу для меня важнее, чем плотские утехи. Но при этом всё чаще выискивал глазами во встреченной на дороге стайке школьниц самую маленькую и нескладную девочку, идущую обычно в стороне от основной группы. Я разглядывал марселин на пляжах и в других местах общественного присутствия. Наверное, в конце концов я потерял бы контроль над собой и в порыве темной страсти решился бы нарушить самый суровый из человеческих запретов – похитил бы невинного ребенка, хоть чем-то напоминающего марселину из трепетных ночных грёз, и овладел им, пока ужас перед содеянным не разорвет сердце.

К счастью, господа присяжные заседатели, до такого кошмарного проступка дело не дошло. Не сомневаюсь, что я не удержал бы гранитный камень на душе и сам незамедлительно вынес бы себе смертный приговор и сам привел бы его в исполнение. Ведь я, несмотря на извращенное воображение, был хорошим человеком и старался жить по христианским заповедям.

От душевной катастрофы спас меня (как написал бы автор иного криминального романа) контакт с Марсом. Разумеется, в начале сороковых это было не столько ожидаемым, сколько запланированным событием. Усилиями сотен астрономов, до боли вглядывавшихся в небо в периоды марсианских противостояний, были составлены карты великих каналов, оазисов и древних городов. Отдельные уникумы даже сумели разглядеть огни, ошибочно приняв их за оптические сигналы. Через полвека после Скиапарелли и Лоуэлла мало кто среди образованных людей сомневался, что на соседней планете обитают существа, преобразующие природу в свою пользу. Однако далеко не каждый философ из тех, что праздно ведут велеречивые онтологические споры в «Nouvelle Athènes», готов был признать разумность жителей Марса. Я хорошо помню дни, когда популярной была чепуховая гипотеза, будто бы марсиане, наподобие муравьев или пчел, роют свои каналы, движимые животными инстинктами. Сторонники ее говорили: нет никаких признаков, что марсиане пытаются связаться с нами, а ведь стремление к общению присуще всем разумным существам (в моду тогда вошел термин «астросоциологический парадокс»). Впрочем, в Кембридже таковые сторонники встречались редко – мы были молодыми максималистами и верили, что контакт обязательно состоится. Лет в двадцать шесть, то есть в то время, когда я уже начал неосознанные поиски марселин (но еще не именовал их так), в книжной лавке мне попались подшивки иллюстрированного еженедельника «Science and Invention», выпускаемого сэром Гернсбеком. Продукция подобного рода считалась низкопробной, потакающей вкусам любознательных профанов; авторы еженедельника часто писали о жителях соседних планет и далеких туманностей, выдавая наркотические фантазии за научное предвидение. Наверное, я пролистал бы пару таких еженедельников и тем ограничился, но скучающий взгляд зацепился за великолепные иллюстрации, подписанные Paul, и меня пронзило молнией узнавания. Не могу сказать наверняка, но, возможно, загадочный Paul был заражен той же болезнью, что и я, пытаясь запечатлеть тайное место, где собираются истинные марселины. Картинки показались мне грубоватыми, но я сразу простил художественную условность, присущую даже шедеврам натурализма, ведь земной человек вряд ли способен (повторю еще раз для лучшего понимания) запечатлеть во всей полноте облик марселины, складывающийся из ее особого тела и ее движений. Номер еженедельника был посвящен «гипотетическим» обитателям Марса, а Paul изобразил «марсианских дев» – обнаженных, танцующих под светом лун, с причудливыми масками на лицах. И я, как будто в ярчайшем прозрении новорожденного, осознал, что если где и водятся истинные марселины, то только там – в далеком угасающем мире. Не удивительно, что я сделался постоянным читателем «Science and Invention» и поклонником таланта Paul. Хотя художник нечасто баловал меня изображениями марселин, я находил в его творчестве нечто возвышающее над привычным суетным бытием, словно и впрямь он сумел пронзать взором медиума пустые бездны, разглядев недоступное самым совершенным оптическим орудиям астрономов. Сокурсники полагали мое новое увлечение пошлым, но я был достаточно независим и не придавал значения пустым оговорам. Я даже написал пару статей о межпланетной связи в еженедельник, и одна из них была опубликована с иллюстрациями любезного Paul, который, замечу, всё же не сумел должным образом ухватить идею радиопередачи с использованием ультракоротких волн, изобразив неудобоваримые концентрические окружности, очевидно, обозначающие какие-то эфирные потрясения.

Вы можете представить теперь, с каким трепетом я ждал вестей от первой экспедиции на Марс, с каким вожделением хватал утреннюю газету, чтобы прочитать в постоянной колонке о новых достижениях героических звездоплавателей, преодолевающих верста за верстой межпланетное пространство. И можете представить, какой ликующий восторг наполнил мою душу, как неистово билось смущенное сердце, когда пришло известие о благополучной высадке и первой встрече с марсианами. Тогда еще не было космических фототелевизионных систем, для передачи изображений с борта ракет использовалась примитивная псевдографика – посему до возвращения экспедиции мне приходилось довольствоваться лишь словесными характеристиками. В тюремной библиотеке, которой я принужден ныне пользоваться, среди обязательного набора из Библии, Диккенса и Достоевского есть прекрасное массовое издание «Записок врача космического корабля» – воспоминания о первой марсианской экспедиции, написанные ее участником хирургом Зигмундом Рашером. Этот выдающийся исследователь не только описал женщин Марса, но и сделал несколько собственноручных зарисовок. Его легкие эскизы сейчас передо мной, и я вижу, сколь далеки они от совершенства, но и в них можно разглядеть неповторимые черты. О, марселины!