Читать онлайн «Помни о доме своем, грешник». Страница 30

Первый тип — жлобы. Они высокие здоровые с огромными кулаками и ногами. Часто у жлобов грубое выражение лица. Они неповоротливые и грубые. Со своим Эдичком я какраз и развелась из-за того, что он жлоб.

За жлобами идут стручки. Они худые и длиннющие. Напоминают вопросительный знак или цирковую петрушку. С ними я ничего не хочу иметь общего.

Большие адаманы любимцы женщин. Рост у них чуть выше среднего, у них толстенькие ручки, покатые плечи, заметен животик. И еще у них полная адаманистая экипировочка: джинсы, батник на заклепках, кожаный или замшевый адаманистый пиджачок. Большие адаманы рано лысеют от радостей жизни.

Маленькие адаманчики. У них все то же самое, только меньшее. Это мой самый любимый тип мужчин. Молодые адаманчики слегка картавят однако это им не вредит. Сейчас такое произношение самое модное.

Бывают еще маковки, сморчки и уроды. Но о них я тебе расскажу в другом письме.

Так вот милая Эмуличка договорилась я с Алексом завтра встретиться. Полехчало мне сразу же. Как каминь с души сняли. Ты даже не представляишь как это здорово когда есть любовь. Я так и радуюсь, когда начинаю мечтать как мы с Алексом будем каждый вечер в дискотеке душою отдыхать.

Вернулась я домой в более веселом настроении. Посмотрела с Жаклиночкой восьмую серию мультфильма. Похождения адаманчика называется. Скажу правду тибе что серия эта очень интересная. Что уже о Жаклиночке говорить, когда меня от того телевизора не оттащить. В этом мультфильме о том показывается как малый адаманчик просился в гости к клетке. А она бродягу его несчастненького не пустила и пускать не собиралась. Все допрашивала у ниго где его дом. А он говорит со слезами: нет у меня дома я космический говорит из космоса прилетел. Жаклиночка и я при этих словах и сценах слезами заливались. Однако все же пустила клетка того адаманчика. Семейку он завел.

Ну а сичас вот пишу эти письма. Тибе и деревенскому писатилю. Вот так и верчусь ежедневно моя милая Эмуличка. Завтра на работе мне обещали дать всего на сутки известный новый роман Руколицинского. Видимо всю ночь спать не буду — читать буду а может где что и законспектирую. На всякий случай. Ибо сейчас в городе где ни покажись так и слышишь: читала ли ты новый роман Руколицинского. Говорят что в том романе такие интересные сцены, такая острота и глобальность проблем что просто за голову хватаешься. Куда уж нашим местным писатилям до размаха Руколицинского.

Ой милая моя Эмуличка. Я и забыла тибе сказать. К нам на гастроли с пятого будущего месяца приезжает известный вокально-инструментальный рок ансамбль Адаманы-3528. Сможешь ли ты приехать сюда к тому времени? Если сможешь напиши мне и я через знакомых по блату достану билеты и на тебя. Еще говорят что скоро на экраны выйдет новый фестивальный фильм Адаманы и Вселенная. На него уже сичас идет запись. Так что сама видишь милая Эмуличка как тут жизнь кипит. Приезжай побыстрее из деревни и сливайся с нашей городской культурной быстротекущей жизней. Я тибя жду. Ну все. Спешу. Сичас начнется по телевизору юмористическая программа которая называется Вокруг адаманов. Я и Жаклиночка от нее бис ума.

Лети с приветом вернись с ответом.

Целую твоих адаманчиков.

P.S. Не удивляйся. Сичас в городе при прощании так модно говорить.

Твоя до гроба Инуличка.

Если говорить вообще, то адаманы, тема адаманов настолько удачно и емко, настолько незаметно вплетались в человеческую жизнь, в интересы всего человечества, что порой становилось удивительно: ну неужели, неужели когда-то было такое скучное время, когда люди ничего, ну совсем ничегошеньки не знали о существовании адаманов?

Нынче, после открытия адаманов, кажется, стало веселее жить, что ли… Странно, само слово «адаманы» таило в себе какой-то веселый и даже чуть-чуть загадочный смысл, обычно этим словом называли все веселое и неизвестное, что было как в жизни человека, так и в каком-либо международном событии. «Это все адаманы виноваты», — можно было услышать в те дни то ли на улице, то ли в тесном дружеском кругу; обычно эти слова сразу же вызывали веселые улыбки.

«Сегодня, до того как пойти сюда, на этот берег Житивки, я долго сидел во дворе, в когда-то бесконечной вселенной, где каждый сантиметр земли не то что истоптан босыми ногами, а ощупан руками, где все, куда ни взгляни: и хата, и сарай, и клеть с погребом, и тот же колодец — все сделано руками отца и матери, не за день-два, а за всю жизнь, отданную обустройству своей вселенной, изо дня в день проливали они пот на излюбленном участочке земли, и поэтому нечего удивляться, что они, как и мои предки, усердно защищали свою вселенную от того чуждого и далекого, что время от времени надвигалось на них и то ли грозной силой, то ли сладкими искушениями-обещаниями стремилось оторвать их от этой маленькой вселенной, ибо только отсюда, с высоты двора и хаты, могли они спокойно взирать на остальной мир, как на чужие галактики.

Когда я неподвижно сидел во дворе и смотрел вокруг чужими глазами — словно ради этого мгновения когда-то пошел я по манящим стежкам-дорожкам, чтобы почувствовать и понять холод и одиночество, что сковывают душу, — постепенно стал догадываться, почему мои родители все на свете оценивали спокойно и с достоинством, своей житивской меркой.

Видимо, трагедия моя, как и моих смекалистых, всезнающих ровесников, была в том, что мы, освоившись в созданной родителями вселенной, считали, что она вечная и появилась в мире сама по себе, как небо над головой, в котором ежедневно плыли и плыли над Житивом облака, то — низкие и лохматые осенью, то — высокие и легкие летом, она была, как солнце, которое по утрам вставало из-за леса и катилось за такой же лес к вечеру, только в другой стороне, она была, как пружинистый ветер, как та же Житивка за деревней. И поэтому не долго думая мы разбежались во все стороны из маленьких, тесных нам дворов и хат с низкими потолками. Мы надеялись — откуда нам было знать? — что подворья наши, как и наши родители, как и деревни наши, будут вечными и нерушимыми, ничего с ними не случится, ни сейчас, ни через год, ни через тысячелетие, как и с той же намного большей вселенной, в которую мы неудержимо рвались изо всех сил, той загадочной и бесконечной вселенной, где есть большие и прекрасные города с не менее прекрасными красавицами царицами, умеющими говорить по-березовски, а тем более, думали мы, в любой миг, когда станет нам невмочь, сумеем мы вернуться назад, во все это вечное и нерушимое, где все начнется сначала: и та же знакомая крыша бросится в глаза издали, еще с остановки автобуса, она сразу же выделится среди других крыш, как среди других людей всегда чем-то выделяется любимый человек, и тот же колодец в родном дворе напоит холодной водой, и те же почти забытые в городской сутолоке звезды заблестят вечером над головой, и снова зазвенит протяжное материнское: «Иди до-мой, вечеря остыва-ает», — и тяжелая отцовская рука ляжет на твою стриженую голову, та рука, которая может делать все, что надобно человеку… Мы надеялись, что вернемся во двор, где есть хата, крыльцо и ступеньки, на которых будем долго и слишком усердно вытирать грязь и отряхивать пыль дальних дорог, и, наконец, оглянувшись, убедившись в нерушимости и вечности двора, войдем в хату, будто возвратимся в беззаботное детство, будто с берега Житивки в воду нырнем… Мы верили в вечность и нерушимость всего, название чему — двор, хата, отец, мать. И потому, чтобы не сидеть без дела, мы пытались сделать больше наших родителей: навести порядочек в той огромной вселенной, о существовании которой узнали на уроках Гаевского, Аровской, из теле— и радиопередач, догадались по звуку автомобилей, ежедневно возивших лес из-за Житивки и оставлявших в запыленном воздухе незнакомый сладкий запах, за которым хотелось бежать как гончей за зайцем, нам хотелось бежать за автомобилями-чугреями так же, как и за грозно рычащими огромными зелеными танками, которые дважды в году, весной и осенью, во время учений неслись неведомо откуда и неведомо куда — мимо Житива, через Житивку и дальше, в сторону Палика на край света.