Читать онлайн «Владычица морей». Страница 39

- Брешешь ты, старый пес, - сказал он. - Уставы для всех одинаково писаны.

Может, уставы писаны для всех, но вот читают их по-разному.

Едва грация легкомысленная выпорхнула из вынужденной обители мичмана Суровикина, как за мичманом и в самом деле прибыли. И не кто-нибудь, два капитан-лейтенанта с помощником начальника караула пожаловать изволили. При шпагах и табакерках, табачком из коих они брезгливо занюхивали затхлые тюремные запахи.

- Эх, Гришка, - услышал гардемарин Лютиков с великой досадою и тайной завистью. - Не малый же ребенок, не Степаша Кирик, тот и то посолиднее будет. Никак тебе неймется, господин мичман! Что на сей раз выкинул, какую комедь отчудил?

- А-а, - лениво ответствовал казак, - ваша правда, с молокососом вздумались разговоры о политике вести, вот и не сдержался, глупости да дерзости мальчишеские выслушивая.

Ах! Гардемарин Лютиков единым махом крепко сжал ,

кулаки да скулы, обидчивые желваки по юному его лицу загуляли, но услышанное следом было столь непонятным, . что юноша оторопел малость и в недоумение великое пришел.

- Будет тебе за то наказание, Григорий, - сказал темноволосый капитан-лейтенант, который и на простой по-гляд казался разумнее и рассудительнее своих спутников. - Ты вроде бы о степных просторах тосковал, о ратных подвигах размышления выказывал? Так быть по сему, государь приказывает явиться нам с тобою в ставку свою. Видать, на суше нам дело найдется. Сегодня ж и отбываем!

И мичман Григорий Суровикин привычно до срока покинул гауптвахту, оставив гардемарина Лютикова в смятении: да что ж это в отчизне родимой затеивается, коли морских офицеров государь в степные просторы истребует?

Сладки снежные сугробы в тульских лугах, загадочны леса, осыпанные шапками снега. Раздолье! И речка Осетр прозрачно замерзла, так что виделись подо льдом лениво шевелящие хвостом и жабрами голавли. А борзые у графа Мягкова были истинным ветром, спусти их с поводков, молонью в лугах догонят и лапами к земле прижмут, где уж с такими-то красавицами зайцам тягаться! На что сам граф в летах был, полгодика до полусогни не дотягивал, а и того азарт взял: скакал на жеребце Орлике как молодой по холодам с устатку хлебного винца, настоянного на рябине, стаканчик-другой на охоте принять не гнушался, пировал с псарями как молодой прямо на крови, заедая рябиновку горячим ржаным калачом и зажаренным на костре зайцем.

- А что, Ванюшка, - лихо подбоченивался он, сидя в седле. - Не взять ли нам кабана? Егеря мои знают, где они желуди роют!

- Возьмем, папаня! - щурил глаза капитан-лейтенант Мягков и иней с ресниц рукавицей смахивал. - Обязательно возьмем! Не кабана, так подсвинка. Законная гордость обуревала его. Давно ли по здешним местам без порток бегал, а ныне, смотри, с отцом на равных рябиновку пьет, в целкости ему не уступает, егеря ;

да псари к капитан-лейтенанту со всем уважением обращаются, Иваном Николаевичем именуют, да и сам Николай Ефимович за ровню его берет, уже поговаривал, что неплохо было бы медведя из берлоги поднять.

А дома его ждала законная жена. Анастасия родительскому дому ко двору пришлась, а с Варварой Леопольдовной Аксаковой... виноват, Раиловой ныне она звалась, так вот, с Варварой Леопольдовной она совсем дружески сошлась, на короткой ноге обе были и вечерами поверяли друг другу свои прежние девические тайны. Вареньку ужасала жизнь Анастасии в Холмогорах и зачаровывали рассказы о жизни при дворе. Придирчиво расспрашивала она, что носят дамы, каковы галанты при дворе, как правильно делать политесы и множество иных недоступных мужскому воображению вещей, которые ей были жизненно необходимы, ведь на будущий год ей тоже предстояло блеснуть красотой и умом при государевом дворе.

Дни проходили в забавах и заботах, ночи же были полны нежного сумасшествия. Ребенок уже упорно стучался во чреве матери - просился наружу. Иван Николаевич и сомнений не имел, что явится младенец мужеска пола, он даже имя ему достойное придумал - Даниил.

- А ну, как по святцам иное выйдет? - тихо смеялась Анастасия, бережно прижимая руку мужа в своему животу.

- И что же? - ответно шептал он. - Ему же не со святцами жить, с родителями!

Счастлив он был, как только может быть счастлив человек, впавший в пучину отчаяния по причине утраты счастия.Своего и нежданно обретший оное счастье навеки.

Иногда в позднее время он выходил в залу, курил задумчиво трубку и обходился при том без мечтательности ненужной. Отец курения сына не одобрял и попервам пенял Ивану Николаевичу, де, мол, такую гадость лошади подсунь, она с трех затяжек околеет. Негоже и Ивану жизнь свою курением укорачивать, ведь не турок какой он. в конце концов, чтобы кальянами баловаться, а простой русский дворянин с богатою родословной, происходящей едва ли не от Владимира Ясного Солнышка. Потом, однако, смирился, видать, ныне нравы такие в столицах были дымом дышать и пальцы табачной сажей мазать.

- Эх, Ванятка, - сказал Николай Ефимович в один из праздных деревенских вечеров, когда пить поздно, а спать ложиться еще рано. Мороз рисовал на окнах круги и стрелы, потрескивало, и сверчок за печью молчал, к большему холоду, видно. - Ты дома, в тепле, а Яшке сейчас небось мучение. По таким холодам только у печи и. сидеть да чай с сушкою прихлебывать. Не сказывал Яков, когда он домой будет?

Иван задумчиво пощипал рыжие усики.

- А вот исполнит государево повеление и явится. Ну, что вы меня, папаня, вопросами мучаете? Меня уж этими расспросами Варвара с маменькой изъели - вынь да по-ложь им милого Яшеньку!

Николай Ефимович был по-домашнему - в халате и войлочном белом колпачке. Глядя в малое зеркальце, он специальной щеточкой расчесывал свои роскошные, тронутые уже сединою усы. Тот еще был кавалер, многих дворовых девок особым вниманием баловал.

- Дурак ты, Ванька, - с легкой грустью сказал он. - Маменьке вашей единого хочется, чтоб оба сына ее в родимом гнезде пребывали. Выросли птенцы, соколятами стали, а разуму особого не нажили. Не поймешь ты того, что матери вы оба едины, чай, с одной сиськи молоко с Яшкой сосали...

Он бы и еще поворчал, приставая к сыну с нравоучительными беседами на манер "Домостроя", только Иван вдруг поднял голову и прислушался.

- Вы бы потише, папаня, - попросил он, подошел к окну. - Вроде б колокольцы звенят.

Всякому ведомо, что почтовые лошади резвы и у каждой упряжи свой звон. Николай Ефимович приблизился к окну и вслушался.

- Не Яков, - вздохнул он.