Читать онлайн «Игра Джералда». Страница 43

Джесси попыталась сесть, отчаянно помогая себе ногами. Покрывало под ней сбилось. Руки вообще ничего не чувствовали. Пока она была без сознания, кто-то украл колющие иголочки, и теперь вместо рук у нее были две деревянные ножки от стула. Джесси взглянула в дальний угол. В ее глазах отражался рассеянный свет луны. Ветер стих, и тени решили отдохнуть от бесконечных плясок. В углу не было никого. Ночной гость исчез.

Откуда ты знаешь? Может, он просто где-нибудь спрятался. Может, он сейчас под кроватью… как тебе такая идея? И если он под кроватью, то в любой момент может вытянуть руку и схватить тебя за бедро.

Слабое дуновение ветра. Тихонько хлопнула задняя дверь. А в остальном – тишина. Ни звука. Пес затих, и это вроде бы ее убедило, что незнакомец ушел. Она осталась одна – совсем одна в темном доме.

И тут ее взгляд наткнулся на большое темное пятно на полу.

Небольшая поправка,  – подумала она. – Это не пятно, это Джералд. Как можно было об этом забыть?!

Она откинулась назад и закрыла глаза. Горло саднило, но она не хотела просыпаться. Потому что если она проснется окончательно, ей придется признать, что это жжение в горле – не что иное, как жажда. Опять. Джесси не знала, сможет ли она нормально уснуть после такого глубокого обморока. Но именно этого ей сейчас и хотелось. Больше всего на свете ей хотелось спать… не считая, конечно, безумной мечты о том, чтобы кто-нибудь приехал сюда и все-таки ее спас.

Здесь никого не было, Джесси; надеюсь, ты это понимаешь.  Это был – вот уж абсурд из абсурдов – голос Рут. Крутой девушки Рут, девизом которой всегда была строчка из песни Нэнси Синатры: «Когда-нибудь эти ботинки растопчут и тебя». Рут, которой хватило лишь взгляда на тень в углу, чтобы превратиться в горку трясущегося желе.

Ладно, лапуля,  – сказала Рут. – Давай посмейся надо мной, если хочешь. Наверное, я это заслужила, но себя все равно не обманешь. Никого здесь не было. Воображение сыграло с тобой злую шутку. Всего лишь воображение и игра света и тени, и больше ничего.

Ты ошибаешься, Рут,  – спокойно возразила женушка. – Здесь кто-то был, и мы с Джесси знаем кто. Хоть он и не выглядел в точности как папа, но это лишь потому, что на нем была маска затмения. К тому же лицо – это не самое важное, как, впрочем, и рост. Может быть, он был в ботинках на высоком каблуке. Или в туфлях на толстой подошве. Не знаю, в конце концов он мог быть и на ходулях.

На ходулях?  – удивилась Рут. – О Господи, что за бред?! Какая разница, что Том Махо умер еще до того, как Рейган стал президентом… это так, пустяки, житейское дело, с кем не бывает… Но ты вспомни, каким он был неуклюжим. Ему даже при спуске с лестницы не помешало бы запастись страховкой от несчастного случая.  На ходулях?! Ну ты меня и насмешила!

Не важно,  – все так же спокойно отозвалась женушка. – Это был он. Я узнала его запах – густой и теплый, как свежая кровь. Пахло не устрицами и не медяками. И даже не кровью. Пахло…

Мысль оборвалась и больше не вспомнилась.

Джесси заснула.

Днем 20 июля 1963 года Джесси оказалась в Сансет-Трейлз вдвоем с папой по двум причинам, и одна была лишь оправданием другой. Всем она говорила, что до сих пор побаивается миссис Джилетт, хотя с момента происшествия с печеньем и шлепком по руке прошло уже больше пяти лет (даже почти шесть). Но сама причина была незамысловата и проста: она просто хотела наблюдать это редкое явление природы вместе с любимым папочкой.

Мама подозревала, что она – лишь пешка в руках мужа и десятилетней дочери. Но вопрос уже был решен, и, естественно, мама была не в восторге. Сначала Джесси пошла к папе. Ей еще не исполнилось и одиннадцати, но это не значит, что она была полной дурой, и подозрения Салли Махо были оправданны – Джесси начала сознательную, тщательно продуманную кампанию «Папа и дочка вдвоем наблюдают затмение» (которая позволила бы провести этот знаменательный день вдвоем с отцом). Уже потом, значительно позднее, Джесси придет в голову, что это – еще одна причина, почему она не могла никому рассказать о том, что произошло в тот день. Нашлись бы люди – ее мать, например, – которые бы сказали, что она сама во всем виновата. За что боролась – на то и напоролась.

За день до затмения Джесси нашла отца сидящим на террасе. Он читал книжку «Очерки мужества» в мягком переплете. Брат, мама и старшая сестра, смеясь, плескались в озере. Он улыбнулся Джесси. Она села рядом и тоже ему улыбнулась. Специально для этого разговора она подкрасила губы помадой «Мятная ням-ням», которую Мэдди подарила ей на день рождения. Когда Джесси накрасила губы впервые, ей это совсем не понравилось. Просто ребячество, а на вкус – как «Пепсодент»[15]. Но папа сказал, что ей очень идет, и поэтому помада превратилась для Джесси в незаменимую косметическую принадлежность. Она берегла ее для особых случаев и старалась не тратить просто так.

Пока она говорила, он слушал внимательно и с уважением, но даже не делал усилия скрыть озорной блеск скептицизма в глазах. Ты  действительно хочешь сказать, что все еще боишься Адриан Джилетт?  – спросил он, когда Джесси закончила пересказывать давнюю и уже всем известную историю о том, как мисс Джилетт шлепнула ее по руке, когда Джесси попыталась взять с блюда последнюю печенюшку. – Я уже и не помню, когда это было, но тогда я еще работал на Даннигера, так что уж точно не позже 1959 года. Прошло уже столько времени, а ты все боишься?! Что-то не верится, честно сказать.

Ну, знаешь… Немножко…  Она распахнула глаза, пытаясь дать ему понять, что говоря немножко,  она имеет в виду очень сильно.  Сказать по правде, она и не знала толком, боится она до сих пор эту старую каргу, мисс Джилетт, или нет – но была точно уверена, что мисс Джилетт – старая и скучная кикимора с голубыми волосами, и она, Джесси, вовсе не собиралась наблюдать полное солнечное затмение, которое уже больше никогда не случится в ее жизни, в компании этой нудной старушенции… тем более если можно обстряпать все так, чтобы остаться вдвоем с папочкой, которого она обожает до поросячьего визга.

Она оценила его скептицизм и с облегчением пришла к выводу, что он был беззлобным, а может быть, даже конспиративным. Она улыбнулась и добавила: Но еще я хочу быть с тобой.

Он взял ее руку, поднес к губам и поцеловал, как галантный француз. В тот день он не побрился – что было обычным, когда они жили за городом, – и от прикосновения грубой щетины по рукам и спине пробежали приятные мурашки. Comme tu es douce,  – сказал он, – ma jolie mademoiselle. Je t’aime[16].