Читать онлайн «Любимая мартышка дома Тан». Страница 43

Город, откуда страной управляли уже почти двадцать столетий, был городом двух миллионов добрых людей. Они с искренним восхищением рассказывали друг другу о чудесной «садовой повозке» красавца премьер-министра Ян Гочжуна, представлявшей собой многоэтажную горку, каждый ярус которой был усажен цветами и маленькими деревцами. Повозка ехала по улицам ради увеселения публики и медленно вращалась, а чанъаньцы, завидев ее, вытягивали шеи и улыбались.

С такой же улыбкой они рассказывали о новой выходке одной из двух сестер драгоценной наложницы Ян — не помню, которой; эта экстравагантная дама сверх оговоренной платы плотникам за возведение ее нового дворца в столице отдала им чашу, доверху наполненную драгоценной тохаристанской ляпис-лазурью.

И все с живым интересом пересказывали слухи о новых рецептах пилюль бессмертия, которые волшебники — даосы привозили Светлому императору. То, что человек семидесяти с лишним лет до сих пор отлично себя чувствует, развлекается с ветреной и прекрасной гуйфэй Ян и отлично играет на лакированном кучанском барабанчике — туки-туки-тук пальцами среди сладких вздохов десятков лютен и скрипок — это всем казалось нормой. Бессмертие? Почему бы и нет. Кожа лица у пациента, принявшего одну из пилюль, становится как у новорожденного младенца, и после этого у тысяч и тысяч людей появляется надежда тоже жить вечно. В наш прекрасный век возможно все.

Я придержал Мышку, размышляя: не прогуляться ли среди задумчивых ив у берега канала в веселом квартале Пинкан? Или попросту поехать домой, в тишину и лень, и проваляться в постели весь день и еще ночь?

Странно, но впервые за многие месяцы я подумал о том, что мой дом — здесь и что я искренне к нему привязался.

Однако стены Восточного рынка уже маячили за кронами деревьев.

Еще у порога, еще в седле, когда с меня только пытались стряхивать пыль, мне начали сообщать счастливую весть: вскоре после моего отъезда к нам въехала буквально повозка денег под конной охраной. А потом, вьюк за вьюком, подчиняясь моему заранее отданному приказу, надоевший всем войлок начал покидать склад и отправляться на северо-восточную границу, с ее голыми равнинами и угрюмыми воинами.

Торговый дом неожиданно стал еще богаче.

Встречать меня сбежались все. Сангаковы люди с почтением приняли у меня уздечку Мышки, сообщили, что красавец ферганец уже не первый день ждет меня для парадного въезда домой. Мышке льстиво пообещали выдать порцию изюма с миндалем, якобы любимого угощения коней персидских правителей прежних эпох. Курьер на ослике немедленно был отправлен к моему дому, чтобы там ждали меня к вечеру.

Ханьцы — письмоводители, руководимые Маленьким Ваном, предприняли неудачную попытку провести меня на почетное место в «Золотом зерне» под руки, как будто я был императором или прародителем семейства. Я кланялся им, прижав руку к сердцу, но локти свои держал от них подальше.

Начиналось время обеда, и каждая лежанка была уже полна народу: под цветными тканями прятались от солнца согдийцы в колпаках, персы в темно-зеленых одеждах, столичные чиновники и просто рыночные бездельники в шелках разного качества и цены. Пряные запахи начинали просачиваться из кухонь, кружа собравшимся (в том числе и мне) голову.

Главным встречающим, конечно, был Сангак, повелитель «Золотого зерна» (плюс еще нескольких ресторанчиков самаркандской и — как выяснилось к моему немалому удивлению, — уже и кашмирской кухни Восточного рынка).

Он встречал меня, торжественно держа на вытянутой — целой, правой-руке невиданную и странную штуку: не миску-касу, а нечто почти плоское, снабженное снизу двумя керамическими подставочками. По краям этой почти-миски шершавилась неровная серо-зеленоватая кромка обожженной глины, а чуть выгнутая внутренняя часть странного столового прибора была абсолютно гладкой, матово-черной, и по этой черноте разбегался узор из еле заметных трещинок.

Одинокий самаркандский абрикос, лежавший на этом черном ложе, казалось, светился изнутри теплым золотым огнем.

К Сангаку рысью подбежал служитель и пальцами, окутанными тончайшим белоснежным батистом, почтительно разломил абрикос на две половинки, снова уложил его на черное донышко и скрылся в глубинах кухни.

Косточка внутри этого чуда была сухой, а на сахарном изломе полупрозрачной медовой половинки на моих глазах вспухла крошечная капелька сока.

Я положил одну половинку на язык и почувствовал медовую прохладу — Сангак держал абрикос на льду.

— Посмотрите на эти плоские мисочки, хозяин,- я заказал их у гончара специально для «Золотого зерна». В общем-то это такие подносики для маленьких кусочков без соуса, на черном еда смотрится невероятно! И для каждого из наших ресторанов я придумал свой цвет донышка: есть золотистый, есть нежно-синий. Но внешне все похожи друг на друга. Расходы, кстати, окупились за два дня. Вы не представляете, хозяин, как хорошо идут клиенты сейчас, когда спала жара! Они едят и едят, и остановить их нельзя! — развлекал меня тем временем разговорами счастливый хозяин котлов, жаровен и лежанок.

И это говорит бывший воин и мой начальник охраны, подумалось мне. Многие из моих предков, столетиями выстраивавших торговый дом, отправили бы такого человека домой следующим же караваном без объяснения причин. И это — в лучшем случае. Но я, боровшийся со струйкой сока на подбородке (служитель уже нес мне кусочек белой ткани), лишь кивал, пытался сдержать блаженную улыбку и думал: «Бог Небесный добр к этому человеку, но обязательно ли было терять руку, чтобы найти новую жизнь и новую, более чем мирную профессию?»

Застенчиво подошла Меванча, склонила в поклоне свой острый носик и сверкнула на меня миндалевидными синими глазами.

— Я бы станцевала для вас прямо сейчас, господин, но у меня выступление в цирке на Западном рынке. Вы как раз отдохнете, и стоит вам только пожелать — и я станцую для вас перед закатом, — сказала она.

И, повинуясь моему благосклонному кивку, понеслась к ждавшему ее у выхода ослику. Свита с гонгами, барабанами и прочими инструментами стояла там же в нетерпении.

Потом настала очередь Маленького Вана. Его письмоводители провели меня к столику, где Ван ждал, кланяясь. На столике были разложены кисти, маслянисто отсвечивала лужица туши в углублении плоского камня, и был уже раскручен и прижат к столу каменными резными фигурками девственно чистый свиток бамбуковой бумаги.

— В честь вашего долгожданного приезда, хозяин, позвольте мне поднести вам эти двадцать иероглифов, — сказал талантливый юноша, не без хорошо скрытого ехидства поглядывая на меня веселыми глазами.