Читать онлайн «За тридевять планет». Страница 30

Это была, конечно, шутка. Авдюшко сразу понял, что это шутка, и, будучи человеком серьезным, не счел нужным отвечать на нее.

- Вы что ж, по своей охоте?

- А разве на целину силком гонят? - не то удивился, не то разочаровался Шишкин.

- Да нет... Я так,- смутился Авдюшко.- Может, знакомые или родня?.. Бывает ведь и родня... Приехал целину поднимать, а здесь мамаша или, скажем, папаша.

- Бывает, папаша, на свете все бывает,- сказал Шишкин и этим, можно сказать, ничего не значащим шагом подписал себе приговор.

- Так, так, так...- Авдюшко пригляделся к Шишкину и нашел, что тот вылитый отец, то есть Иван Павлыч. Ну, если не вылитый, то почти как вылитый.Пойдемте на квартиру. Пока устроитесь, пока позавтракаете... А там, глядишь, сам председатель, сам Иван Павлыч явится.

- Позавтракать - это можно! - Шишкин похлопал себя по животу.

Авдюшко и этот жест показался знакомым.

- Квартирка хорошая... Хозяйка молодая... Да, а кто же родня, если не секрет?

- А разве я сказал, что родня?

Авдюшко, должно быть, не ожидал контрвопроса и заметно смутился.

- Впрочем, все мы родня в известном смысле. Надеюсь, это расшифровывать не надо? - Шишкин остановился посреди дороги и в упор посмотрел на заместителя.

- Оно, конечно, если разобраться, то...- пролепетал Авдюшко, а про себя отметил: "Хитер, собака! Ой, хитер! " - и окончательно утвердился в мысли, что инженер именно тот, за кого его принимают. Ни о чем другом он уже не хотел и слышать.

Но вернемся опять на эту планету, тем более, праздничный обед, кажется, подошел к концу. Опорожнив бутылки и закусив как следует, все стали расходиться. "Эдя, не спеши, смотри, как делают другие",- напомнил я самому себе.

Гляжу, первым вылезает из-за стола Шишкин, здешний Шишкин, вежливым кивком головы благодарит официантку и подает руку Настеньке.

Что ж, думаю, дело не хитрое, так-то и я смогу...

И - тоже встаю из-за стола и, подражая Шишкину, начинаю кланяться и произносить благодарственные слова. Что-то в том роде, что обед, мол, отменный, дай бог каждый день, а вино - просто чудо, я еле на ногах стою, до того пьян.

- Эдя! - Кузьма Петрович осуждающе покачал головой.

Я понял, что дал петуха. Оказывается, благодарить, как и заказывать, здесь имеет право лишь виновник торжества, в данном случае - Шишкин.

Надо было как-то загладить неловкость, и я перевел все на шутку.

- А что? Ведь могу, а? - сказал я.

Шишкин понял меня правильно.

- Можешь, Эдя, можешь! - кивнул он ободряюще.

А Кузьма Петрович (кстати, здесь его зовут не дядей Кузей, а именно Кузьмой Петровичем) и не понял, и не принял. Впрочем, может, он и понял, да не принял, так как не любил шуток. Во всяком случае, он даже не улыбнулся.

Я подал Фросе руку, и мы вышли из столовой.

Деревья стояли мокрые, с них падали капли. Фрося иногда замедляла шаг и запрокидывала голову, чтобы капля или две угодили ей на лицо. Это здесь считается хорошей приметой. Кое-где на пути попадались лужи.

Мы не обходили их, как делают у нас на Земле, а шлепали напрямую, хотя вода в них доходила до щиколотки.

Когда подошли, я увидел, что Фросин дом ничем не отличается от других.

Как читатель понимает, меня интересовал мотоцикл. Купила или не купила, а если здесь деньги не в ходу - взяла или не взяла,- вот вопрос. Я внимательно приглядывался к почве, надеясь обнаружить хоть какие-нибудь следы, даже обнюхал воздух на предмет бензина, но ничего не заметил и не почувствовал. Трава кое-где была примята слегка, но, судя по всему, не колесами, а ногами. Что же касается воздуха, то он вообще был чист, как слеза ребенка,- запах бензина, казалось, был здесь просто немыслим и невозможен.

С веранды мы попали в сени, из сеней - на кухню, где стояли русская печь (пережиток прошлого), стол и несколько стульев.

Дальше была горница. Это была большая комната, заставленная всякой мебелью. Посередине - круглый стол на четырех гнутых ножках, покрытый сверху прозрачной скатертью. Вокруг - три стула (не четыре, а именно три), обтянутых тоже прозрачными футлярами.

В беспорядке, а вместе с тем как будто и не совсем в беспорядке, стояли сервант, книжный шкаф, диван или тахта, как угодно назовите, еще один столик, на нем - фотография капитана Соколова... Словом, ничего лишнего.

Когда мы вошли, Фрося показала на тахту, а сама шмыгнула в комнату-боковушку.

- Я сейчас,- сказала она почему-то шепотом.

Я присел на тахту (будем называть этот диван тахтой), оглядел горницу еще раз, более внимательно, но ничего нового не обнаружил. "А кнопка!" мелькнула мысль. И правда, в простенке, на уровне подоконника, виднелась кнопка. Очень симпатичная на вид кнопка, синенькая. Недолго думая, я нажал на нее, в стене щелкнуло, и на белом четко обозначился голубой квадрат. Это был телевизор. Как раз передавали что-то из Новосибирска. По тротуарам сновали взад-вперед люди. Внешне они ничем не отличались от здешних, деревенских.

Пока я осматривался, пока включал и выключал телевизор, Фрося переоделась и снова вернулась в горницу. Теперь она была босиком и в таком легоньком, я бы сказал, пустячном, то есть совсем, совсем, совсем невещественном платье, что с ума можно было сойти.

Сквозь полупрозрачную, может быть, еще не известную нашей науке ткань просвечивало молодое загорелое тело. Если бы не трусы и не бюстгальтер, честное слово, я не знал бы, что и подумать.

- Садись! - Я показал рядом с собой.

Фрося села.

- Расскажи что-нибудь.

- Что рассказать?

- Ну, что-нибудь... Как братан? Пишет? - Я имел в виду капитана Соколова, летчика-истребителя.

Фрося стала что-то рассказывать про капитана, я слушал, но мало что понимал. Да и попробуйте сосредоточиться, когда рядом сидит такая инопланетянка!

"Ну, Эдя, что ж ты?" - Я пододвинулся поближе.

Меня терзали сомнения. Как далеко могут распространяться права одного человека на другого? Даже дома ты, в сущности, можешь распоряжаться в полной мере лишь самим собой, да и то до известных пределов, так сказать. Остальные же, пусть самые близкие, пусть даже жена - лица совершенно автономные, то есть вполне самостоятельные, и твоя власть над ними не должна переступать границы их желаний и, я бы сказал, их пользы. Насилие если и может иметь место, то насилие именно на пользу, а не во вред. Глупую жену, если она не понимает, что такое хорошо, а что такое плохо, и отчитать не грех, как мне кажется. Но - только отчитать. Рукоприкладство и в этом случае, по-моему, не лезет ни в какие ворота.

А как здесь, на этой планете? - думал я. На что я имею право, на что не имею? Если разобраться, никаких прав у меня здесь нет и быть не может - одни обязанности. И эти обязанности сводятся к тому, чтобы быть человеком. Вот и все. Однако и обязанности - понятие относительное. В одних случаях моя обязанность молчать, в других - говорить,- все зависит от обстоятельств... Главное - чтобы не во вред, а на пользу. И тут меня пронзила новая мысль: "А что во вред?