Читать онлайн «Шерас». Страница 38

В сто третьем году едва ли не каждое племя находилось в состоянии войны. Такие мощные государства, как Авидрония или Медиордесс, вели одновременно несколько военных кампаний. А те, кто еще жил в мире, ожидали опасности со всех сторон и рано или поздно подвергались агрессии.

Весь континент был охвачен пожарами городов и селений. Захватчики грабили дома и дворцы, устраивали на пепелищах кровавые оргии, презрев законы и человеческие, и небесные. Всегда и везде самым беспощадным образом расправлялись с теми, кто оказывал сопротивление.

Процветала торговля людьми. Работорговцы получали баснословную прибыль, скупая у победителей за бесценок пленных цинитов или захваченных жителей городов и перепродавая их на невольничьих рынках.

Младенец мог стоить половину берктоля, низкорослый щуплый островитянин — чуть более того. За берктоль продавались мужчины и женщины для полевых и хозяйственных работ. По два берктоля шли крепкие воины и опытные мастеровые. Три берктоля могли стоить красавицы, пригодные для ночных услад или акелин, четыре-пять — люди, имеющие познания в науках. Очень дорого платили за женщин знатного происхождения. Был случай, когда дочь интола небольшой страны, шестнадцатилетняя белокожая девушка необыкновенной красоты, была куплена за две с половиной тысячи берктолей одним из вождей лимских пиратов. Почти ничего не стоили мужчины, не способные к подчинению и умиравшие, не склонив головы…

Ни одна страна, ни один правитель не могли обойтись без работорговли, получая от нее существенную прибыль. Даже государства, в которых рабство было упразднено, как недопустимая форма человеческих отношений, извлекали из работорговли громадную прибыль. Всем ненавистная Авидрония, не имея на своей территории ни одного раба, поставляла в течение года в континентальные центры работорговли сотни тысяч невольников, получая за них огромные деньги.

Падение нравов было ужасающим. Насилием и смертью наполнялись жизнеописания континентальных правителей. Любая распря оборачивалась чудовищной жестокостью. Никто не мог чувствовать себя в безопасности: ни мужчина, ни женщина, ни старик, ни ребенок.

Все страны страдали не только от набегов кочевников-скотоводов, но еще и от полчищ злобных дикарей, которые, не имея собственной земли, странствовали по континенту в поисках поживы. Давно забыв о мирных занятиях предков, они жили только войной, находя в ней единственный смысл существования. Не имея ни желания, ни возможности сражаться с большими армиями, эти отряды предпочитали атаковать исподтишка и так же внезапно исчезать, разграбив город, разорив провинцию, насытившись в полной мере кровью убиенных. У некоторых племен наравне с мужчинами воевали и женщины. Они прекрасно владели и луком, и копьем, и мечом. А в седле, так же, как их братья, мужья и отцы, проводили всю жизнь.

Даже самые могучие города постепенно истощались в бесконечной и яростной борьбе. И ни Берктоль, ни грозные союзные армии не могли ничего поделать. Старый континентальный уклад, укрепленный некогда Берктольским союзом, с утвержденными границами, с правилами ведения войн, с исчерпывающими сводами законов, постепенно рассыпался, будто глиняный дворец.

Все были вооружены и, наученные горьким опытом, продолжали вооружаться. По первому сигналу люди являлись к месту сбора, чтобы сразиться с врагом и, если требовалось, погибнуть.

Такова была обстановка в начале второго века после основания Берктоля.

Дорога на Кадиш охранялась многочисленными легковооруженными отрядами следопытов, которые надежно оберегали передвигающиеся по ней партикулы от внезапного нападения.

Днем тут царило оживление: тянулись колонны партикул и обозы, груженные всем необходимым для дальнего похода. Крики десятников, ржание лошадей, мычание буйволов, музыка, скрип повозок… Движение замирало только ночью, когда отряды располагались на отдых в придорожных военных лагерях.

ДозирЭ в составе подразделения пеших воинов двигался на Иргаму. В этот временный отряд, помимо юношей-новичков, входили опытные циниты, уже побывавшие в походах и битвах, и даже ветераны, проведшие полжизни в армии. После ранения или отпуска все спешили в свои партикулы. Аймами командовали несколько молодых сотников из военных ходесс, а над всей цинитой начальствовал сорокапятилетний ветеран с пурпурным наградным платком на шее и пятью фалерами на груди.

Сезон дождей закончился, и дни стояли солнечные, но не жаркие. По прекрасной авидронской дороге отряд из пятисот человек проделывал не менее пятидесяти итэм в день. Короткие остановки не позволяли в полной мере восстановить силы, но цинита двигалась налегке и поэтому быстро обгоняла другие пешие партикулы, отягощенные медлительными обозами.

Когда наступал вечер, отряд заходил в лагерь и размещался в выделенных ему казармах, получал съестные припасы, полсотни воинов выделялось в ведение начальника лагеря для производства необходимых работ, а одна из айм отправлялась в ночной дозор. По правилам придорожного военного лагеря, пятая часть всех отрядов, остановившихся на отдых, должна была осуществлять внешнее и внутреннее охранение.

Воины разводили в отведенных местах костры, готовили пищу, опытные циниты рассказывали молодым авидронам, недавно прошедшим Испытание, о тяжелых походах, о жарких сражениях с врагом. Новички слушали с открытыми ртами, переспрашивали, запоминали.

Впрочем, проглотив похлебку, все сразу же шли по казармам и занимали без разбору ту циновку, которая оказывалась ближе. Не успевали лагерные музыканты оповестить об отбое, как весь отряд уже спал. На следующий день, едва занимался рассвет, цинита уже отправлялась в дорогу. Отдохнувшие бойцы шагали бодрым строем и зычно приветствовали другие отряды.

ДозирЭ легко переносил долгий путь, меряя широкими упругими шагами итэму за итэмой. Выносливый молодой организм был готов и к более серьезным нагрузкам. Да и что могло быть тяжелее обучения в лагере Тертапента?

Наверное, только одно: родившись в небогатой семье, он не привык много есть, и всё же испытывал постоянный голод. Старые воины посмеивались над ним и, отламывая часть своей пшеничной лепешки, предлагали с ним поделиться, но гордый юноша отказывался.

Может быть, от недоедания, а скорее всего, от молодости и от постоянной усталости ДозирЭ засыпал мгновенно, а просыпался при первом ударе калатуши. Снов он не видел или не помнил, только однажды перед ним предстала во всей красе Грономфа, цветущая, с залитыми солнцем улицами… Потом он вскочил на Хонума и, попрощавшись с отцом, отправился в путь.