Читать онлайн «Победитель планеты (двенадцать разрезов времени)». Страница 14

Гигантские мясистые травоядные стояли погруженные по брюхо.

Их крики привлекали новых и тучи драконов. Чудовищные хищники бросались на беззащитную жертву и вырывали кровавые куски, не замечая, что это их последнее пиршество. Сосущие насекомые облепляли раны и, набухнув кровью, опускались на лужицы асфальта, похожие на грифельную доску. Вокруг гигантов барахталась мелочь. И зыбкий песок, пропитанный нефтью и асфальтом, соком миллионов поколений, принимал труп, с тем чтобы века перегнали его в новую нефть.

Колоссы невообразимых размеров, выброшенные недрами лесов, приходили в долину черной смерти, гонимые темным инстинктом умирающего — умереть там, где умирали другие — инстинктом, которому обязаны своим возникновением кладбища животных.

И пароксизмы панического ужаса заставляли низвергаться в мертвые озера звероподобных динозавров, так же как преследуемые волками северные олени в Лапландии бросаются с отвесных скал.

Дракон летел сюда. Вопли ярости, боли и гибели, кровь и шевеление остановленной, беспомощной жизни, смрад свалки пьяным угаром застилали его мерцающее сознание. Он видел движения компсогната, мелких крыс и птицу со ступенчатым хвостом и зубастыми челюстями возле насекомых, налипших словно на лист для ловли мух. И летающий ящер, рамфоринх, испустил торжествующий лающий крик и, сложив перепонки, ринулся с высоты на этот пир крови.

Его нашли, вместе с первоптицей-археоптериксом — и прочими в переслоенных тонкозернистыми известняками и мергелями сланцах у немецкого городка Золенгофена, где добывается серый литографский камень, а также плитняк для мощения улиц и выделки кровельной черепицы.

Уступы и кольца террас врезались в плоскую равнину. Смятые пласты земли раскололись, и, как гробы кладбища от подземного удара, выбрасывали скелеты мертвецов, спеленутые известняками и песчаниками.

Вершина террас коническими зубьями пилила небо. Река нестерпимого сияния широко ниспадала оттуда. Ночь корчилась в судорогах, словно сдвинулись с места скрепы континента.

Сон отлетел от мира. Леса горели, как щепа. Ураган осыпал искрами черные стволы. И рев чудовищного населения пылавших лесов терялся в реве, какого не может произвести ни одно живое существо, в грохочущем реве скал, стиравшихся в порошок. Эхо долины-провала, вырытой в плоской стране, тысячекратно кидало его подобно яростному хохоту.

К лаве, пучившейся пузырями, нельзя было подступить на километр. Тут уже закипала вода.

Ночные зарева сменялись днями, желтыми от серного дыма. Пощаженная жизнь сжалась на треугольнике, вдавшемся в море. И оно штурмовало его. Он стал походить на осажденную крепость, отрезанную поднявшимися горами.

Тут теснилась та же, знакомая нам жизнь, только еще более колоссальная, еще более причудливая. Голые гиганты вращали колоннами шей. Трицератопс заменил стегозавра. Он был, если это возможно, еще нелепее его. Трехрогая птичья голова обрамлялась костяным жабо. Бляшки, шипы и пластины усеивали его кожу. Страшный, несокрушимый, непобедимый для мышц и зубов любого существа, которое может породить земля, он попирал жалкую зелень обожженных лесов.

Змеи, превосходившие анаконду, толщиной в теленка, спускались по ветвям к воде. Птерадоны с шестиметровым размахом крыльев китайскими тенями носились в воздухе. Под их крылом поместился бы самый большой орел. Они умели планировать, скользя на еле шевелящихся перепонках. Некоторые не имели зубов; нижняя створка клюва у таких вздувалась мешком, как у пеликана. Они хватали рыбу с поверхности, затеняя море хлопающей громадой крыльев. Поэтому им трудно было сравняться в искусстве ловить рыбу с новыми пернатыми летунами, взлетавшими с земли и с воды нырявшими, не замочив липкого оперения. И темное беспокойство обуяло всех этих рептилий. Слишком много травоядных заперли сюда; их гигантским телам не хватало пищи. Леса стали сквозными, с обглоданной зеленью.

Игуанодоны грызли верхушки. Голод сверлил все эти могучие груды мяса. Жар, происхождение которого не было доступно их крошечному мозгу, наполнял их тела тягостным, нестерпимым зудом. Их рыбьи глава, ослепленные блеском лавы, не могли проследить, откуда и куда идет эта огненная гибель; и десятки их пали, сожженные на ее пути.

Ночами время от времени ударял едкий холод. Он спускался с гор и испариной сквозняков подымался с моря. Оно белело полосами. Гряда запрудила пролив; и теплое течение больше не доставало сюда.

В эти ночи они цепенели.

Тьма мелкой жизни, крысоподобных обитателей нижнего этажа кишела вокруг. Отчаяние голода и смерти придавало им смелости. И те, что побольше, волосатые, острозубые зверьки с темными продольными полосками, никогда не клавшие яиц, отваживались нападать на голых колоссов. Способные обратить в бегство взвод солдат и разметать небольшой город, колоссы оставались беззащитны на всем огромном обнаженном пространстве своих боков, между шипами, шеей и страшным орудием хвоста. Их гороподобные члены, медлительные и неловкие, лениво подчинялись нервным центрам. Стаи острозубых впивались сюда. Они еле прокусывали кожу, похожую на броню, и повисали на ней гроздьями. Тучи летающих кровопийц зараженных болот облепляли ранки. Конечно это были булавочные уколы. Но страх переходил в приступы ярости у змееголовых гигантов. Удары хвоста выкорчевывали деревья и вырывали ямы в земле, как орудийные снаряды. Окученные, как лошади в тесном стойле, гиганты вступали в драки, бессмысленные и беспощадные, оглашая воздух резкими криками.

Их трупы, смрадно разлагаясь, отравляли текучую воду.

В конце концов в этом мире замечалось много перемен.

Диплодок, рыболов, утвержденный изваянием на четырех тумбах-ногах — на песчаном перешейке кончал день с плохой добычей. Сельдеобразная рыбья мелочь, прыткая и колючеперая, ловилась не так легко. Рыхлые хрящевые рыбы прибрежья редели все больше. И диплодок беспокойно залезал в воду, выставляя только длинную шею.

Однажды море потряслось снизу. Накаленная, вся в облаках пара, вода закипела. Пенистый гребень омыл берег. Выросший колосс изверг огонь. Подводное извержение отравило сотни тысяч квадратных километров океана соляной кислотой и серно-медными солями.

И затем, годами, волны выкидывали трупы спрутов с обмякшими присосками, тысячи аммонитов, миллионы лет властвовавших в море, уступленном теперь чудовищным акулам и костистым: рыбам.

И вот началась массовая гибель морских драконов, ихтиозавров, плезиозавров и десятиметровых мозазавров, змей с прожорливой пастью и ластами, как у пингвина. Повредить им никто бы не смог. Но когда распались старые рифы, в проходах между которыми мозазавры гибко извивали сотни позвонков своего тела, когда поредели головоногие аммониты, их вооруженное змееподобное тело меньше стало приносить им пользы для охоты за сельдями, чем принесла бы рыбья юркость, молниеносная точность и скорость в нырянии, поворотах, многочасовом преследовании. Голод медленно косил броненосных колоссов в протравленном ядовитыми вулканическими выделениями, опустевшем для них, хотя и полном тучами новой рыбьей жизни море…