Читать онлайн «Записки хроноскописта». Страница 88

Испанцы растоптали суданскую цивилизацию с той же тупой жестокостью, как и цивилизации инков, ацтеков, майя в Америке. Имелось лишь небольшое различие: в Африке испанцы-мусульмане грабили мусульманскую страну; сами они, как правило, были неграмотны и потому с почтением относились к книгам, написанным арабской вязью, полагая, что это священные книги. Видимо, только по этой причине уцелели некоторые сочинения арабских ученых. Во всяком случае, Мохаммед аль-Фаси и Мамаду Диоп установили, что среди добычи, привезенной Джудер-пашой в Марокко, — наряду с тибаром, или неочищенным золотом, наряду с перцем, рогами единорогов, наряду с евнухами, карликами, девственными дочерьми суданского султана, — наряду со всем этим в Марокко попали рукописные книги Умара Тоголо, ибн Амир Хаджиба и даже изданные в Лондоне книги Джордано Бруно.

Походы Джудер-паши против суданских городов продолжались почти десять лет и закончились в 1600 году.

Сквозь узкую прорезь нацеленного в зенит ракетоподобного минарета мы с Березкиным смотрим на тихий, словно так и не проснувшийся за истекшие три с половиной столетия, городок, на карьеры, на огороды, на пустую рыночную площадь с навесами из циновок… Да, к 1600 году было покончено с суданскими цивилизациями, и, по привычке к сопоставлениям, я стараюсь припомнить, что еще памятного произошло в это же время.

В этом же году на площади Цветов в Риме сожгли на костре Джордано Бруно.

В этом же году наивный гуманист, царь племени бушонго, требовал, чтобы его подчиненные не пользовались при боевых действиях дротиками.

В этом же году один из первых представителей утопического коммунизма Томмаза Кампанелла, уже находясь в тюрьме и пережив пытки инквизиции, приступил к работе над книгой «Город Солнца, или Идеальная республика»…

Но главное, что определило рубеж, пришедшийся на два столетия, — это, конечно, торжество инквизиции над гуманизмом и просветительством, торжество реакции — и политической, и духовной.

Мрачная пора, ничего не скажешь.

Воспоминания о ней могли бы вызвать и мрачные мысли. Но почему-то на раскаленной крыше дженнейской мечети мне думалось о другом — о конечном торжестве мыслителей, пробившихся к свету сквозь самые жестокие препоны, о прекрасной человеческой традиции подхватывать вспыхнувшую мысль, если необходимо, — сохранять ее до лучших времен и потом вновь выносить к людям…

Конечно, я не забывал в Дженне и о наших символических мыслителях, о Мыслителе Черном и Мыслителе Белом. В судьбе второго из них не осталось для нас ничего неясного. Что касается Черного Мыслителя, то о его судьбе можно высказать лишь одну более или менее правдоподобную догадку. После ареста Джордано Бруно его имущество, как известно, было конфисковано. Наверное, не без помощи патриция часть вещей его, однако, попала к венецианскому купцу Паоло Джолитти. Иначе говоря, Черный Мыслитель на долгие годы стал добычей торгашей и исчез в тайниках Хачапуридзе, которому был перепродан.

Помните, мы все решили, что восьмерки, которые держат в руках Мыслители, символизируют цепи, приковывающие их к земле?..

Мамаду Диоп высказал другое предположение. Он сказал нам, что у многих африканских народов восьмерка — символ вечности и бесконечности, символ постоянного обновления мира… Если так, то истолковывать скульптурную группу следует как символическое выражение вечной устремленности человеческой мысли ввысь.

Вероятно, возможно и то, и другое истолкование; по обыкновению, я никому не буду навязывать свою точку зрения.

Что еще можно добавить?.. Мамаду Диоп передал Белого Мыслителя в дар стране, первой пославшей человека в космос, первой предпринявшей практические шаги к осуществлению той мечты, которая владела и Джордано Бруно, и Умаром Тоголо, и ибн Амир Хаджибом, мечты, которая обрела стройность и законченность научной теории в трудах Циолковского.

Значит, наши Мыслители вновь соединились или, если хотите, объединились, чтобы вместе продолжить путь вперед и выше, продолжить путь в будущее.

в которой, уже находясь в Средней Азии, мы рассуждаем о предстоящих нам исследованиях в горах Памира

В Душанбе было так жарко, что розовые скворцы летали с раскрытыми клювами.

Мы с Березкиным сидели на открытой веранде кафе и, разговаривая с новым нашим знакомым — археологом Рубакиным, пили пиво из запотевших бутылок. На археологов нам, как говорится, везло: уж кто-кто, а они нас не забывали.

Мы летели в Ферганскую котловину на базу Среднеазиатской комплексной экспедиции, а Рубакин уговорил нас завернуть в Сучан.

Есть такой город на Дальнем Востоке — Сучан, и он довольно-таки известен. Но мало кто знает, что есть у нас в стране еще один Сучан — в Горно-Бадахшанской автономной области, на реке Гунт. Если ехать в Хорог со стороны Восточного Памира, то Сучан окажется первым кишлаком, в котором мальчишки выходят на тракт с тюбетейками, полными вишен… Это так здорово после сурового высокогорья — и первые сады, и пламенеющие вишни в руках у смуглых мальчишек. Я, во всяком случае, запомнил Сучан на всю жизнь.

В Рушанском хребте, в нескольких километрах от Сучана, Таджикская археологическая экспедиция обнаружила недавно палеолитическую стоянку с двумя мужскими скелетами. Находка произвела сенсацию. Во-первых, в тех районах никогда раньше не находили стоянок палеолитического человека. Во-вторых, на редкость хорошо сохранились скелеты, что уже само по себе имело огромное значение. В-третьих…

Третье обстоятельство и привело к нам Рубакина. Один из людей, останки которого обнаружили в пещере, при жизни был калекой. Специалисты определили, что увечья, которые сделали его инвалидом, он получил в молодости, а умер лет в сорок, то есть по тем временам в возрасте весьма почтенном. Вот тут-то и таилась загадка.

Зимой, занимаясь своей научной работой, я перечитывал «Биогеохимические очерки» В. И. Вернадского и обратил внимание на одну его несколько неожиданную мысль. Рассуждая о человечестве и отмечая, что можно насчитать много более десяти тысяч сменившихся людских поколений, Вернадский вдруг заключает, что все они, по существу, не отличались от нас «ни своим характером, ни своей внешностью, ни полетом мысли, ни силой чувств, ни интенсивностью душевной жизни».

Мне и Березкину, уже искушенным в исследовании далекого прошлого, трудно было согласиться с высказыванием знаменитого ученого. Будь так на самом деле, не возникла бы и сучанская загадка. Но внутренний мир человека постоянно менялся, и эволюция его далеко не закончилась…