Читать онлайн «Вселенские Соборы». Страница 50

Константинополь был бурлящим котлом. Св. Григорий Нисский саркастически изображает это необычайное, свойственное эллинизму, и антично-философскому, и новохристианскому, умственное возбуждение. Ничего такого не было и не могло возникнуть среди других православных национальностей последующей эпохи. Сам Григорий Нисский не без удивления нам рассказывает об этом: «Одни, вчера или позавчера оторвавшись от черной работы, вдруг стали профессорами богословия. Другие, кажется прислуги, не раз битые, сбежавшие от рабьей службы, с важностью философствуют о Непостижимом. Все полно этого рода людьми: улицы, рынки, площади, перекрестки. Это - торговцы платьем, денежные менялы, продавцы съестных припасов. Ты спросишь их об оболах (копейках), a они философствуют о Рожденном и Нерожденном. Хочешь узнать цену на хлеб, отвечают: «Отец больше Сына». Справишься: готова ли баня? Говорят: «Сын произошел из несущих». Все это формулы евномианские».

Однако император Феодосий ради выполнения своей программы выдвинул Григория, этого невзрачного внешне, маленького ростом и почти лысого вождя православия, и вознес его над столичной толпой. Издан был приказ о передаче омиями в руки Григория кафедрального храма 12 апостолов и св. Софии. На другой день волнение дошло почти до мятежа. A император решил вести скромного провинциала Григория в храм св. Софии самолично. Столичные гарнизоны встали шпалерами, сдерживая народ. Враждебные зрители усеяли все окна и балкончики и тогда уже двух- и трехэтажных константинопольских домиков, деревянных, как и до последнего времени. «Храм, - описывает обстановку сам Григорий, - окружен был воинами, которые в вооружении и в большом числе стояли рядами. Туда же, как морской песок и туча, стремился, непрестанно увеличиваясь, весь народ с гневом и стоном на меня, с мольбами обращаясь к императору. Улицы, ристалища, площади, даже дома с двумя и тремя этажами наполнены были снизу доверху зрителями - мужчинами, детьми и старцами. Везде суета, рыдания, слезы, вопли - точное подобие города, взятого приступом… A я - доблестный воитель и воевода, едва переводя дыхание, шел среди войск». A впереди шел сам император. Было пасмурное осеннее утро. Но когда вступили в храм, засияло солнце и дружественная масса православных стала аплодировать и кричать приветствия Григорию. Он от волнения и бессонной ночи, что с ним часто бывало в Константинополе, потерял голос и не мог даже сам попросить толпу успокоиться, чтобы началось богослужение. За него другой епископ должен был сделать это.

Все церкви перешли к православным. A Демофил вместе с бежавшим из Александрии Лукием осели за стенами города.

Император, «назначивший» епископом Григория, понимал, что еще собор епископов должен утвердить его. И потому весь вопрос еще отодвигался до собора. В предвидении этих перемен на константинопольской кафедре издавна глубоко переживавшие умаление чести Александрии ее епископы задумали в этот момент провести на столичное место своего человека. Ничего особо беззаконного в этом замысле Александрии не было. Раз Константинополь очутился в положении res nullius, раз «антиохийцы» уже заслали туда в лице Григория Богослова своего кандидата для занятия столичной кафедры, то естественно, что и Александрия задумала и организовала, не без тайного заговора, захват столичной кафедры кандидатом-александрийцем. Таковым был некий «философ» цинической школы Максим, исповедник никейского православия. Он картинно одевался под философа и аскета в мантию, носил длинные волосы. Все это оказалось приправленным хитрецой и актерством. Св. Григорий по простоте принял Максима как собрата, поместил y себя, поил и кормил его. Между тем александрийская купеческая хлебная колония в Константинополе готовила целый переворот, чтобы сбросить с кафедры Григория. С очередным караваном из Александрии прибыла в столицу группа египетских епископов для поставления Максима во епископа столицы. Чуждый коварства и доверчивый, Григорий даже приветствовал их своей речью. Вскоре Григорий заболел и слег. Этим воспользовался пригретый им друг предатель Максим. Храм Григория «Анастасия» был отперт. Воровски влилась в него группа египетских епископов и начала чин хиротонии над Максимом. Но секрет не утаился. Друзья болящего Григория узнали, в чем дело, и разогнали этот постыдный собор. Прерванная хиротония перенесена была на рассвете в дом какого-то музыканта-флейтиста и там закончена. Надо понять все ошеломление и возмущение бесхитростного Григория. Потом он сатирически описывал эту авантюру: как прибыли в столицу «соглядатаи - Аммом, Апаммон, Арпократ, Стип, Родон, Анубис, Ерманубис - египетские боги в виде обезьян»… Обманутый и внезапно прозревший, Григорий, как из рога изобилия, рассыпает пред нами беспощадные сатирические детали, как Максим пред тем дурачил его. Он носил длинную шевелюру, a она оказалась искусственным париком. Поэтому какой-то момент обрядового пострижения волос Максима он называет «состриганием шерсти с собаки»… «У нас в городе был человек женоподобный (очевидно, Максим брился, как очень многие египтяне), какое-то египетское привидение, злое до бешенства, пес (киник), и пес из мелких, уличный прислужник, безголосое зло, китовидное чудовище, красный, черноволосый, курчавый, косматый; Максим не принадлежал уже к числу мужчин. О том изгнании, которому подвергся Максим за срамные дела, он говорил, что потерпел ради Бога. Он был наказан бичами, a мне казался победоносцем» (Migne P. Gr. 37, col. 1081, 1096). Григорий не щадит и самого Александрийского епископа Петра (младшего брата Великого Афанасия), но, конечно, наиболее злостным считает самого Максима. Петре Григорий пишет укоризненно: «У него было двойное перо, которое без труда писало все, хотя бы одно другому противоречило. На него-то, старца, наседал Максим, требуя себе престола, который надеялся получить в Константинополе, a в противном случае грозя, что самого Петра не оставит на престоле».

У епископа Петра и y александрийцев кроме мотивов честолюбия их кафедры и борьбы в союзе с Римом против возвышения епископа «Нового Рима» был лозунг борьбы за само православие (тень Великого Афанасия), за выкуривание арианского духа, который свил себе гнездо в Константинополе, но эта излишняя и запоздалая претензия была «отмщена» ходом церковной истории, вознесшей над Александрией в данном случае именно Константинополь и с ним вместе подлинных восточных епископов-новоникейцев во главе с Мелетием Антиохийским. Это произошло через собранный Феодосием Великим в 381 г. собор в Константинополе, ставший II-м Вселенским собором.

Собрал его император. Но декрета о созыве не сохранилось, и потому задачу собора приходится определять по его деяниям. Есть известие, что вызванному в Константинополь в начале 381 г. готскому арианскому епископу Вульфиле с его готскими собратьями-епископами Феодосий обещал собрать собор «о вере». Но Вульфила умер (70 лет). Император после этого изменил свое намерение. В изданном указе он воспретил споры о вере. Но собор Феодосию нужен был для урегулирования практических вопросов на Востоке, начиная с вопроса о замещении столичной кафедры, которое он учинил пока своей волей и которое осуждалось Александрией. Оживилось поблизости от Константинополя и арианство в форме пневматомахии. Хотя новоникейство и взяло морально перевес на Востоке, но было еще много неясностей в отдельных областях и епархиях. Нужно было восторжествовавшему православию дать общеобязательную соборную санкцию. Так толкует цель собора Григорий Богослов в своем биографическом стихотворении: «Для утверждения благочестивого вероучения».