Читать онлайн «Благополучная планета (Сборник)». Страница 29

«При чем тут Гомер? И почему вдруг на Итаке? Не понимаю, какое отношение к колобку имеет Гомер?» — подумалось Викену.

Если настроение сравнивать с картиной, то на переднем плане было недоумение, дальше — с той же резкостью, без дымки — легкая теплота убежавшей из детства мысли: раз Гомер — значит, все хорошо. Все — хорошо!

Солнце блеснуло в незрячих зрачках песнопевца. Позади хижин, чуть выше его головы, проплыл, шелестя страницами, раскрытый на портрете Гомера учебник Древней Истории. Викен ясно увидел затертый по краю рисунок с обведенными чернилами греческими буквами на нижней кромке бюста. Собственно, другого изображения легендарного певца никто никогда не видел. Особенно не вязались с неодушевленной каменной скульптурой поразительные руки старца. В них не было ничего от навечно остановленной и совершенной красоты мрамора. Даже с дефектами — обломанными ногтями и утолщенными припухшими суставами — эти руки были совершенны и вечны по-иному, на новом уровне совершенства: изменчивой повторяемостью, возрождением в поколениях. Они отличались тем, чем вообще живое тело отличается от изваяния: они жили. Темные, обожженные солнцем, удивительно гладкие на вид, с длинными, не разделенными на фаланги пальцами, которые гнулись где хотели и под любым углом, — чуткие зрячие руки Гомера были сами как живые существа.

Став мостиком для памяти, эти руки мгновенно вызвали новое воспоминание — такое яркое, будто еще одна физическая реальность наложилась на настоящую. Память не очень-то заботилась о логике, склеивая вместе несовместимые кадры, смешивая знакомое и незнакомое, виденное и выдуманное, обращая врезанные в синее одесское море рыбацкие домики из ракушечника в ослепительно-белые хижины Итаки.

Испытатель вспомнил, что однажды уже вздыхал по таким же вот — или очень похожим на эти — рукам с фрески Джотто «Оплакивание Христа». И тотчас с солнечной Итаки воображение перенесло Викена под угрюмые своды Капеллы дель Арена в Падуе. Художник совсем недавно закончил роспись, еще пахло сырой штукатуркой, но краски уже вошли в силу и обрели свою власть над людьми. Какая-то многозначительная связь внезапно открылась испытателю — между обнаженным, распростертым на коленях Марии телом Христа и самим Джотто, достоверных портретов которого до нас не дошло. Пока еще Викен не понимал этой связи, принимал ее извне — как редкую, навязанную вчуже истину. Истиной на этот раз оказались руки Христа — непрорисованные, прикрытые от зрителя и все равно исполненные страдания, мудрости, прерванного полета. Они последними не хотели умирать — эти вечно живые руки мертвого Иисуса…

Фреска поражала и иным мотивом: поверх согбенных спин и склоненных голов, над облаками, деревьями и холмами парили десять крылатых фигур. Викен перевидал много изображений ангелов в небе и на земле — с недоразвитыми, будто бы надорванными, ненатурально вывернутыми крыльями. Декоративно распущенные, едва приставленные к бокам, худосочные или по-гусиному тучные — такие крылья не были продолжением тела, не могли поднять человека в воздух. Десять джоттовских фигур объединяли умение и привычка к полету, схваченному в самой естественной, органической его сущности.

Викен заторопился вдоль стен Капеллы — немого неуклюже, боком, дабы ничего не упустить из поля зрения. Вот «Бегство в Египет». Все просто, все обычно и приземленно, но что-то сильное, избыточное, нечеловеческое во взгляде Мадонны, в повороте ее головы, в нимбе, похожем более на шлем или гребень из золотых перьев. Даже в лице младенца нет ничего детского — он прозрел и знает все-все… Вот «Возвращение Иоахима к пастухам»… Ну, где мог художник подсмотреть подобные жилища — ребристые, с пирамидальными козырьками и черными провалами входов? Что навеяло ему образ тонкоствольных растений, кучками капустных кочнов поднимающих беспорядочные кроны прямо из скал?!

Еще больше загадок в выразительной фреске «Поцелуй Иуды». Уходя от традиционного сюжета о предательстве, Джотто приблизил и обратил друг к другу два лица: прозрачный, почти античный профиль Христа и отталкивающий полуобезьяний профиль Иуды. У Спасителя волнистые, падающие на плечи волосы, оттененная бородой шея, спокойный взгляд. Безупречны формы носа и рта. А рядом — не напротив, а рядом — низкий лоб, по-звериному настороженные глаза, как бы срезанный подбородок. И все-таки они чем-то похожи — каждым жестом, каждым глубоко сдержанным и психологичным движением. Они так близки и зеркальны, что прежде думаешь не о предательстве, а о благодарности дикаря, получившего знание из рук бога! Дикаря, который сам когда-нибудь станет богом! Два лица, две эпохи, одна история…

Викен откинулся в кресле, облизал пересохшие губы, уставился в безответные очи колобка. Во дворе все еще рокотал винтороллер, кто-то мужественно пытался заглушить шум тонким запахом лилии…

Ну и шуточки! Почему вдруг память без всяких причин перескочила от слепого песнопевца древности Гомера к великому флорентийцу Джотто? Художник, по словам Леонардо да Винчи, «после долгого изучения природы превзошел не только мастеров своего века, но и всех за многие прошедшие века»… И все же что общего между Гомером и Джотто, между двумя колоссами, определившими целые направления развития своих народов? Не та ли условная сравнительная черта, которую только и можно рассмотреть отсюда, из двадцать второго века: как из Гомера выросло античное искусство, так из Джотто выросли Проторенессанс и Возрождение. Трудно представить себе человечество, если б их не было. Впрочем, у истории не бывает «если»…

А кто, интересно, соединил их? Кто перекинул мостик из восьмого века до нашей эры в четырнадцатый век нашей?.

Кто? Смешной вопрос. Единственный человек заполнил паузу. Он впитал все, что было ранее, — Египет, Вавилон, Этрурию, и открыл христианство — двери в современный прогресс. Наверно, у истории могли быть другие двери. Но мы-то шли через эти… И все же поставили под сомнение само существование человека по имени Иисус…

Пластилиновый шарик, закручивая нить, поворачивал переходящие одно в другое имена. Гомер. Иисус. Джотто. Потом стал медленно раскручиваться. Джотто. Иисус. Гомер. Три кита, взвалившие на плечи мир. Три гения, принесшие в мир никому еще не нужные знания. Однако знания их, накапливаясь, преобразовывали человека так же неотвратимо и прекрасно, как дела других безвестных гениев, чьих имен не сохранила история. Будь то наш четырехрукий предок, сжавший в косматом кулаке осознанно сколотый кремень, или тот, другой, рискнувший попробовать обжаренное на случайном огне мясо, или, наконец, третий, подползший к сосцам связанной лианой козы…