Читать онлайн «Город святых и безумцев». Страница 27

София выбрала как раз этот момент, чтобы, отметив то, что она окрестила «примитивизмом» туземцев, упрекнуть своего супруга в «трусости». От такого укора Мэнзикерт пришел в ярость и совершенно забыл про нравственную сдержанность. По счастью, прошло несколько дней, прежде чем проявилось это новое настроение, а за означенное время Мэнзикерт все более и более своих людей переправлял с кораблей на берег, где велел начать строить причалы и доки. Также он занял под казармы несколько круглых приземистых построек на окраине города, выставив туземных обитателей, которые, бормоча себе под нос, любезно удалились в Цинсорий.

Не только соплеменники Мэнзикерта были рады распроститься с морской качкой, но и ожидавшая их земля при дальнейшей разведке оказалась идеальной. Реку Моль питали многочисленные родники и ручьи, в то время как дичь, начиная от свиней и оленей и кончая бескрылой птицей, под названием «гущеройка», давала обильный источник пищи. Двойной изгиб реки усиливал дувший с запада бриз, смягчая суровый климат, а с бризом появлялись птицы, в особенности ласточки, которые слетались на закате и поглощали огромные облака вьющихся над водой насекомых.

Эти пять или шесть дней Тонзура провел, бродя по городу, который все еще представлялся ему диковинным. Как он писал у себя в дневнике, большую часть своей молодости он «растратил» во владениях Халифа, где в каждом городе теснились чудеса архитектуры, но никогда не видел ничего, подобного Цинсорию[26]. Прежде всего, у города не было углов, одни изгибы. Его зодчие воздвигли окружности внутри окружностей, купола внутри куполов и окружности под куполами. Общее впечатление Тонзура нашел отрадным для взора и, что важнее, для духа: «Это отсутствие углов и конфликтующих линий возвращает разум к уравновешенности, одновременно спокойной и безмятежной». Возможную истинность этого наблюдения подтвердили современные архитекторы, которые, изучив воссозданные чертежи Цинсория, назвали его «строительным эквивалентом камертона, вибрацией души».

Столь же отрадными были тянущиеся по стенам огромные праздничные мозаики: на большинстве были изображены сцены битв или сбора урожая грибов, а некоторые состояли из перемежающихся красных и черных абстрактных геометрических фигур. Эти последние принесли Тонзуре расстройства столько же, сколько отсутствие углов — утешения, хотя он не мог бы сказать почему. Мозаики были выложены из лишайников и микофитов, умело размещенных и выдрессированных для получения желаемого эффекта. Иногда для создания декоративных орнаментов использовались также фрукты, овощи и семена: например, цветная капуста в изображениях овцеподобного существа, называемого «чахоточник», — увядшие или засохшие кочаны серошапки заменяли еженедельно. Если верить Тонзуре, в одной мозаике для изображения глаз серошапки были использованы яйца местной разновидности дрозда; когда из яиц начинали вылупляться птенцы, возникало такое впечатление, что глаза открываются.

«Библиотека» подарила Тонзуре величайшую находку: механическое золотое дерево, на ветвях которого сидели замысловатые, изготовленные из драгоценных камней сорокопуты и попугаи, а на вращающемся круглом постаменте били копытами золотую землю олени, которых подстерегали львы. Если повернуть заводной ключ, все птицы разом разражались песней, а львы под ними — рыком. Серошапки поддерживали дерево в рабочем состоянии, но не умели ценить его красоту, будто «сами были винтиками в какой-то огромной машине, обреченные год за годом повторять одни и те же движения».

Но по мере того, как росло восхищение Тонзуры городом, росло его отвращение к жителям. Он называет их коротышками и недомерками и пишет (в биографии), что по небрежению красой собственного города, они «непригодны им править, непригодны даже жить в его пределах». «Цвет их лиц, болезненная влажность кожи, даже слизистые выделения из глаз» — все указывало на «кощунство их существования, насмешку над памятью о том, чем они некогда были»[27].

Почему обычно терпимый Тонзура стал вдруг отстаивать подобные идеи, мы, возможно, никогда не узнаем. И разумеется, в его словах о грибожителях нет и тени сочувствия, каким окрашены его дневниковые записи о Мэнзикерте, которого он называет «бурлящей массой эмоций, клубком чувств, которого, несомненно, заперли бы в бедлам, не успей он стать главарем пиратов». Хотя уничижительные замечания в дневнике Тонзуры представляются нервическими, сходные заявления в биографии легко приписать самому Мэнзикерту, поскольку если монах только поносил аборигенов, то капан ненавидел их с жаром, не имеющим рационального объяснения. Тонзура отмечает, что всякий раз, когда у Мэнзикерта появлялся повод пройтись по городу, он походя убивал всех серошапок, которые встречались ему на пути. Быть может, еще больше пугало то, что прочие находившиеся поблизости серошапки не обращали внимания на подобное ничем не спровоцированное изничтожение, а убиваемые и смертельно раненные испускали дух без борьбы[28].

К концу первой недели Мэнзикерт и София устроили пир, не только в ознаменование завершения строительства доков, но также «переселения на сушу». Учитывая время, это торжество следует считать предтечей Праздника Пресноводного Кальмара[29]. Перед увеселениями Мэнзикерт торжественно окрестил поселение «Амброй» в честь «самой тайной и самой ценной части кита»[30] — настояв на своем перед Софией, которая (вполне предсказуемо) желала назвать его «София».

На следующее утро Мэнзикерт, еще похмельный после вчерашнего грога, встал по нужде и, собираясь справить ее возле округлого жилища серошапок, обнаружил на стене маленький, телесного цвета лишайник, имевший поразительное сходство со Святой Прокаженной Кристиной Малфурской, основной святой труффидианской веры. Над Святой навис второй лишайник, жутковато походящий на серошапку. Мэнзикерт впал в религиозный экстаз и религиозную же ярость, собрал своих людей и пересказал им свое видение. В биографии Тонзура исправно описывает ликование, которым солдаты Мэнзикерта встретили известие о том, что они идут на войну из-за грибка зловещей формы[31], но упускает упомянуть эту реакцию в своем дневнике, предположительно, постыдившись[32].

После полудня, сопровождаемый Софией и Тонзурой, Мэнзикерт I, капан Аанский и Амбрский, повел отряд из двухсот человек в город. Солнце, как пишет Тонзура, светило кроваво-красным, и вскоре улицы Цинсория заалели, но не от солнца — по приказу Мэнзикерта его люди начали безжалостно изничтожать серошапок. Происходящее было ужасающе безмолвным. Серошапки не оказывали сопротивления, только смотрели на своих палачей, которые их убивали[33]. Возможно, окажи они сопротивление, Мэнзикерт проявил бы к ним милосердие, но их молчание, их полнейшая готовность умереть, но не давать отпора разъярили капана, и резня не ослабевала до заката. К тому времени «недавно нареченный город не отличался от скотобойни, столько на его улицах пролилось крови; вонь резни витала во влажном воздухе, а сама кровь льнула к нам точно пот». Трупы были столь многочисленны, что их пришлось складывать в кучи, дабы Мэнзикерт и его люди смогли добраться назад к причалам.