Читать онлайн «Запретный дневник». Страница 26

Что касается наших взаимоотношений, то они скреплены, как ни парадоксально, взаимной необязательностью. Вот где настоящая свобода! Скажи она хоть слово, да что — скажи: как она скажет? Подумай! Подумай она хоть раз, и даже не подумай — почувствуй! Почувствуй она неприязнь ко мне хотя бы раз — я бы вмиг ощутил, мне и говорить ничего не надо, и думать. Или — то же и я: подумай… хотя нет, я не в состоянии подумать плохо! О ней? Невозможно, невозможно. Тогда это означает, что я раб. Во мне нет свободы. Я ее раб, и при этом хочу длить эту сладостную неволю. Но только в акте любви я свободен. Тут уж — да конечно. Иначе ничего не может получиться: угнетенный неспособен к любви. От страха вожделенного напряжения не возникает.

Нет, Он очень странный. Вчера, в выходной, мы были дома. Я люблю иногда рассматривать себя в зеркале голым с торчащим хуем. Иной раз я его дрочу и при этом спускаю на свое отражение, как бы стремясь запереть в зазеркалье некий спермический круг собственного перевоплощения: это меня очень возбуждает. Но как Он смотрит на это мое поведение? Ведь в теперешней ситуации это чистой воды аутоэротизм, не разомкнутый ни в жизнь, ни в трансцендентную область, ни к Нему. Здесь я ни в чем ничего не достигаю — почему Он не прекратит во мне этого? А может быть, таким способом Он борется со своей ревностью к Марии? Не выйдет, Ревнивец! Я буду любить Марию до скончания своих дней, даже если их и немного осталось. Впрочем, это мне неизвестно. А Ему известно! И возможно, не только дата, но и способ. И Его сыну тоже. Может, известно даже Марии. Я с этой мыслью наблюдал за ней. Судя по знакам (правда, скупым) ее поведения, если предположить, что дата ей известна, то мне осталось немного. В частности, поэтому она, должно быть, все мне и прощает. Может быть, вдруг и Он тоже? Тогда вот она, разгадка. Ничего странного, похоже на поведение людей, наблюдающих сверху ежика в тумане на краю пропасти. Но даже если туман и не рассеется, мне, как ежику, все равно: ибо получить в этой жизни столько, сколько довелось мне — познать божественное в прямом мужском смысле слова, наверное, никому до меня (то есть после Него) не приходилось; так что и не на что жаловаться. После такого ежику позволительно и свалиться в пропасть. А может быть, и пора уже? На этом мой аутоэротизм кончается: я совокупляюсь со своим отражением. Все, привет. Предел нарциссизма. А впрочем, кого я вижу в зеркале? Себя или подобие Божие? Ведь я подобен — Кому? Но ведь тогда — и другая идея, связанная с предыдущей: а совокупляюсь-то я с Кем? Ведь неразрывен образ мира. И таким образом, спустил-то я сейчас на Кого? Но во всем — Он, и в моей сперме — тоже. А тогда это значит, Он не только позволил, Он инициировал! Инициировал — что? Теоэротизм — мое с Ним слияние? Тогда выходит, что я — Бог? Не могу думать дальше. Ибо от такого кощунства можно и смерть принять. Что мне, видимо, и предстоит вскорости сделать.

Не нравятся мне эти мои эсхатологические настроения. Опасно часто думать о смерти: известно — о чем думаешь, то и сбудется. А вдруг это обратная зависимость: в голову приходит как раз то, чему предстоит случиться? И тогда это — предчувствия и они не обманут? Кто знает, кто знает.

С Марией теперь у нас все очень обострено: и наслаждение, и недовольство. Вчера после соединения с нею, сразу отнес ее на полочку, а она хотела, видимо, полежать со мной и обозлилась. Я понял это по ее лицу, тут же вспылил, схватил ее, перетащил на кровать и заставил опять совокупиться. Почти что насильно. И это плохо: все становится очень по-земному, что недопустимо в отношениях с ней; а может быть, наоборот — вдруг это как раз-то и необходимо? Если любовь уходит. Впрочем, нет: я смотрю на Марию, когда пишу все это, — она у меня на столе, стоит, прислоненная к папье-маше, и снова я чувствую ужас если не буду видеть ее, когда вдруг что-то произойдет — хотя бы и сама смерть. Я вдруг понял, в чем ужас смерти: не видеть близкого человека, не оправдаться перед ним, не договорить…

Мария, видимо, чувствует мое состояние, и сопереживает даже часто: во всяком случае, все мне позволяет. Это так трогательно, даже снимает странность самого положения, что я живу с Непорочной Девой. Вот что занимает меня теперь: а после смерти (вдруг) можно ли будет отыскать мою Марию в потустороннем мире? И как там любовь — возможна?

Впрочем, там я столкнусь с Ним нос к носу, и у меня уже не будет исключительного права принадлежности к земному миру. Там мы окажемся с Ним в одной категории сравнения, и там Он будет ординарным грешником. Так что — нельзя мне туда. Необходимость любви должна удержать меня здесь. Но только сама любовь и в состоянии это сделать. Иными словами, все — только для Марии, и все — только она. Альфа и омега моего существования, и ей, на самом деле, решать место моего пребывания и мир моего бытия.

Почему всю ответственность за свою жизнь я возлагаю на нее? Это неверно, и это не по-мужски. Я отвечаю за свою жизнь, я принимаю решения, и я охраняю ее от опасностей. На мне полнота ответственности, и я обязан сам ее нести. Она — гость в этом мире, пришедший из инобытия, кстати, благодаря мне, и я должен верно распорядиться теперь уже нашей с нею общей жизнью. В конце концов я теперь отвечаю за нее перед Ним. Перед Ним — в особенности: за нашу общую женщину. За нее — дающую радость, и прелесть, и смысл Любви. Его и моей. Дающей то единственно главное в Бытии, для чего мы оба.

Вчера нас пригласили в гости. Вернее, меня — одна семейная пара, наши друзья. А я тайно захватил с собой и Марию. Это было далеко, и надо было долго добираться. Вечер прошел прекрасно: с друзьями давно не виделись и заболтались. Мария участвовала во всем, присутствуя у меня в нагрудном карманчике. Короче, дело пошло за полночь. Когда сообразили, что на метро я уже не успеваю, решили, что я заночую у них. Впрочем, ничего странного: мы с женой и раньше так у них задерживались.

Мне постелили на диване в их однокомнатной квартире, я взял с собой в постель Марию, и расположился было провести с ней ночь в любви и покое, и даже, осторожно ворочаясь в постели, разоблачился донага, пристроил Марию, и только собрался начать сам, как услышал легкое покряхтыванье пружин хозяйской кровати. Приподнявшись, я глянул в их сторону и увидел голую спину сидящей верхом на муже хозяйки дома. Ее ритмичное покачивание не оставляло сомнений в том, чем они занимались. Я был внутренне потрясен. Раньше такого на наших с женой глазах они себе никогда не позволяли. К тому же я еще никогда не присутствовал при сношении супружеской пары — те молодые ребята в подъезде не в счет: у них не было опыта, все наспех, и ничем не закончилось. Тут — другое дело: хорошо знающие друг друга партнеры понимали, что надо делать, чтобы добиться того-то и того-то, чего они хотят. Они вообще сбросили одеяло на пол и совокуплялись в открытую. Я встал с дивана — они не обратили на меня внимания. Супруга продолжала раскачиваться на муже, ритмично подрагивавшем под нею. Они только начали и никуда не торопились. Я стоял рядом с широкой тахтой, на которой они устроили сексодром, и ощущал свой набухший член, выдававший мое состояние. Они как будто ничего не замечали, и супруг просунул пальцы в промежность своей жене, чтобы усилить ее наслаждение. Та наклонилась, и не прерывая своего медленного аллюра, стала его целовать. Тогда он начал свободной рукой щипать соски ее грудей. Она застонала от сладострастия, протянула руку и взяла его за горло. Он захрипел, и видимо, это увеличило их обоюдное наслаждение.