Читать онлайн «Контракт на Фараоне». Страница 4

Последние слова Накер произнес почти официальным тоном. Руиз глубоко задумался. Предстояло ответить на философский вопрос: есть ли на свете что-нибудь хуже смерти? Многие без колебаний ответили бы: нет! Но подобные абсолютисты вряд ли работали на беспринципные корпорации, подобные Лиге Искусств, и не располагали огромным опытом жизни в многочисленных мирах — клиентах Лиги. А Руиз легко представлял ситуацию, в которой смерть гораздо предпочтительней. С другой стороны, именно любовь к жизни привела его через все опасности Уровня зверятников сюда, в логово Накера. А уж о том, какие неприятности ожидали Руиза, пронюхай Лига об этом посещении, страшно было даже подумать. И все же… если он окажется беспомощным в руках врагов, он избежит неминуемой гибели, но перестанет быть прежним Руизом Авом, станет кем-то другим. Ему приходилось встречаться с жертвами неудачного погружения в сознание. Их вялые лица, отвисшие челюсти и тусклые глаза внушали жалость и омерзение. Определенно, смерть предпочтительней такой жалкой пародии на жизнь.

— Максимально ослабь замыкающий контур сети, но не трогай рабочие связи.

— Как скажешь. Мне придется призвать на помощь кое-какие опорные воспоминания, пока я не найду, где закрепиться, — в голосе Накера явно звучало неодобрение. — Ты продолжаешь настаивать на самостоятельном погружении вопреки советам специалиста. Паранойя, Руиз, паранойя. Погружаясь в твое сознание, я каждый раз обнаруживаю, что топография его изменилась. Ты слишком многое запер и зациклил. Даже удивительно, что генш ухитрился закрепить сеть.

— А у них с этим проблем не бывает. И болтают они не в пример меньше.

— Теперь отвали, — сказал Накер, и Руиз стёк вниз, в самый тихий и укромный уголок.

Перед погружением Накер на миг замер, чтобы взглянуть через собственные сенсоры на неподвижное тело Руиза. Человек лежал на иммобилизационном ложе, заключенный в янтарный блок шок-геля, голова его ощетинилась густой порослью серебристых проводов. Шрамы от встречи с волкоголовыми быстро бледнели. Если погружение займет побольше времени, шрамы исчезнут прежде, чем Накер вернется в свой колокол и собственное умирающее тело. В толще геля смуглая кожа Руиза приобретала почти металлическую гладкость и плотность, способную отразить удар ножа. Накер разглядывал руки Руиза, их расслабленные кисти. Калека восхищался ими. Подумать только, эти опасные штуки могут быть такими красивыми: сильные пальцы с точеными костяшками сужаются к кончикам, напоминая кривые турецкие кинжалы. И все это связано жгутами мускулов и облечено в блестящую кожу. Минута прошла в приятном созерцании. Затем Накер послал зонд в глубину, аккуратно, словно острой иглой, рассекая бездонное море воспоминаний Руиза. Он погружался все глубже, без усилий скользя между рифами самозащиты в средних горизонтах сознания Руиза; ловко, как в танце, увернулся от массивных, но чувствительных канатов геншанской смертной сети, концы которой уходили в бездонные провалы. Так же легко избежал он тонкого переплетения императива Лиги, подобного щупальцам гигантской голодной каракатицы. В конце концов Накер опустился на дно и пристроился среди ила мертвых воспоминаний и осколков жизненного опыта. Там он долго и спокойно лежал, неторопливо посылая наверх сенсоры, нанося на карту приметы и ориентиры личности Руиза, пока они медленно проплывали над ним. Удовлетворенный результатами, Накер выпустил пузырек стимуляции. Тот поднимался, мерцая, пока не лопнул, ударившись о каменно-твердое днище одного из самых ранних воспоминаний Руиза, массивной глыбы, покрытой таким толстым защитным слоем, что, наверно, и самому хозяину уже трудно было бы добраться до него.

Руизу пять лет, и он помогает своему полуотцу в загоне. Обязанностью ребенка было собирать теплые шарики личинок ормов из гнезд, пока сами ормы толпились в проходе, торопясь на завтрак. Мальчик очень любил эту работу. Маленькие шарики подрагивали в руке, пока он собирал их в корзинку-инкубатор, их крохотные щупальца искали питательные поры, которых не было на коже человеческой ладони. Эта легкая щекотка доставляла удовольствие. Вес полной корзинки сам по себе был наградой: каждый шарик означал небольшое, но вполне определенное количество кредита, способствовавшего сохранению независимости семьи мальчика. Хотя юному уму идея свободы представлялась весьма смутной, он прекрасно знал, что независимость — хорошее слово, а обратное ему, рабство, — плохое. Это он усвоил, глядя на мрачные лица, когда последнее произносилось за обеденным столом. В эти дни лица мрачнели все больше, а голоса не так приглушались, что беспокоило Руиза, когда он об этом думал.

Казалось, то, что мальчик приносил столько же шариков, сколько и всегда, больше не помогало. И как бы он ни уговаривал ормов нестись получше, личинок не прибавлялось. Животные таращились на него своими тусклыми фасетчатыми глазами и не понимали, чего от них хотят, когда Руиз всерьез пытался им объяснить, как важно, чтобы они неслись усерднее. Порой, когда голоса за обеденным столом становились совсем громкими, Руиз в бессильном гневе плакал в загоне у ормов. В такие моменты ему дико хотелось швырять в них камнями, наказывая за глупость. Но не сегодня. Сегодня он был счастлив. Малыш нес корзину-инкубатор через весь комплекс к маточному сараю, когда во внутренний дворик ворвалась блестящая штуковина и приземлилась, взметнув вихрь пыли. От удивления Руиз выронил корзину, просыпав в грязь несколько личинок. Он немедленно поднял инкубатор и кинулся собирать драгоценные шарики. Когда все они вернулись на прежнее место, пневматические двери флаера с шипением поднялись, и оттуда шагнул надсмотрщик — тощий змей с длинной, заплетенной в косички бородой и нарисованными бровями. Звали его Боб Пийуль. Это имя вносило в семейные беседы почти такое же напряжение, как и упоминание о рабстве.

Из общего дома, выстроенного из плавленого камня, высыпали почти все взрослые. Руизу было любопытно и очень хотелось остаться послушать, но он отвечал за шарики. Если их как можно скорее не отнести в маточный блок, они погибнут. Поэтому мальчик внес их туда и распределил по пустым ячейкам. Покончив с этим, Руиз выскочил обратно во двор. И словно врос в землю от страха, увидев, что все старшие члены семьи смотрят на него с разной степенью скорби, а из темноты окон осторожно выглядывают дети. Он испугался еще больше, когда все взрослые отвели взгляд, кроме его кровной матери Ласы, по лицу которой, обычно спокойному, катились слезы. Руиз почуял, что надвигается беда. Он с плачем бросился на своих коротеньких ножках к матери. Она подхватила его, прижав к себе так, что малыш едва мог дышать. Но ничего не сказала. Молчали и остальные…