Читать онлайн «Русские инородные сказки - 4». Страница 25

Ана София Мендонса решительно встает с места и направляется к стойке. Она не собирается сидеть в кафе до вечера.

"Сейчас подойду, — думает она, — и спрошу: "Скажите, вы что, обжариваете мой кофе?"…нет… лучше спрошу: "Скажите, вам что, пришлось слетать за моим кофе в Бразилию?""

Ана София изящно облокачивается на стойку.

— Скажите, — говорит она стоящему вполоборота официанту, — вы что…что… Что это вы делаете с моей салфеткой?!

Виржилиу Андраде испуган и зол. Ана София выскочила, не заплатив, и еще пообещала лично пожаловаться управляющему. Конечно, управляющий ему ничего не сделает, Виржилиу — отличный официант, никто с его квалификацией не стал бы работать за те деньги, что ему здесь платят. И управляющий это прекрасно понимает. Но все равно неприятно.

"Как она ухитрилась узнать свою салфетку?! — думает Виржилиу. — Неужели по отпечатку губ?!"

Виржилиу вызывает в памяти образ размазанного красно-коричневого пятна, и по телу пробегает дрожь — слабые отголоски первой судороги. Виржилиу силой воли успокаивает дрожь и оглядывается. Ему на глаза попадается большой рулон пищевой пленки. Виржилиу отрывает кусок пленки и старательно заворачивает в нее салфетки. Отлично. Даже лучше, чем пакетики. И как он раньше не догадался использовать пленку?

Из блокнота, в который он записывает заказы, Виржилиу вырывает листочек и пишет мелкими, но удивительно четкими буквами: "Ана София Мендонса. Журналист. Романистка. Премия Камоэнша за лучший дебют 1989".

Виржилиу думает о своей коллекции и мечтательно улыбается. Когда-нибудь ей цены не будет. Когда-нибудь его станут умолять продать ее — хоть всю, хоть по частям. А он все равно не продаст. И не завещает никому. Лучше сожжет перед смертью. Или велит положить в гроб вместе с собой.

Представив себя в гробу, заваленного экспонатами, Виржилиу Андраде начинает хихикать и никак не может остановиться.

Каблук попадает в щель между двумя двумя круглыми камешками, которыми вымощен тротуар, и Ана София резко останавливается.

"Урод! Извращенец! Фетишист! — взбешенно думает она. — Придурок! Как таких на работу принимают?!"

Метрах в двадцати от Аны Софии из дверей дорогого бутика выходит какой-то смутно знакомый припудренный тип. К нему тут же суются две девчонки лет по пятнадцати, с глянцевыми журналами в руках. Тип неприятно улыбается, берет у одной из девчонок фломастер, делает драматическую паузу… и оставляет автографы на круглых щечках. Девчонки млеют.

"Певец. — вспоминает Ана София. — Или актер?"

Мысли ее принимают другое направление.

"А может, — думает она, — этот мальчишка в кафе — мой поклонник? Может, он читал моих "Бронзовых змей"? Может, он хотел иметь что-нибудь мое на память, а попросить постеснялся?"

Ана София несколько секунд стоит неподвижно, потом разворачивается и идет к кафе.

Виржилиу Андраде забирает со стойки салат и суп для первого столика, когда его окликают.

Виржилиу оборачивается.

— Мне бы хотелось, — сухо говорит Ана София, — получить, наконец, мой кофе. И расплатиться. Вы же не думали, — высокомерно добавляет она, — что я могла уйти, не заплатив за обед?

— Да-да, — с запинкой отвечает Виржилиу. — То есть, нет-нет. Конечно, мы не ду…я даже близко не думал!!! Вы не представляете, как я вас уважаю! Вы бы не оставили мне автограф? Меня зовут Виржилиу. Виржилиу Андраде…

Ана София победно улыбается и усаживается за столик в углу.

"Слава богу, убралась, — с облегчением думает Виржилиу Андраде, ссыпая на стойку чаевые. — Правильно я придумал попросить у нее автограф. Теперь точно не нажалуется". Он достает из кармана бумажку, на которой написано: "Виржилиу Андраде — самому странному из всех официантов. Ана София Мендонса", рвет ее и выбрасывает в ведро. Официальные автографы ему в коллекции не нужны.

— Эй, Андраде! — ехидно зовет судомойка Карла Соуза. — Что это у тебя сегодня с жилетом?

Виржилиу ощупывает себя, и обнаруживает, что вместо щегольского хлястика у него сзади болтается крошечный обгрызенный хвостик.

Не разуваясь, Ана София присаживается к секретеру и выдвигает ящик с карточкой: "Любовники/поклонники".

Достает из кармана жакета лоскуток черного шелка. Кладет его в герметично закрывающийся пакетик, на бумажной наклейке мелкими, но удивительно четкими буквами пишет: "Виржилиу Андраде. Официант" и засовывает пакетик в ящик между грязным платком премьер-министра, поцеловавшего ей руку на церемонии вручения премии Камоэнша, и расческой издателя Нуну Эштевеша, с которым у Аны Софии двадцать лет назад был головокружительный секс в книгохранилище.

У меня есть все.

У меня есть переметная с плеча на плечо сумка-планшет, с пряжкой «на щелчок». Офицерская вещь. Внутри — нотная тетрадь, латышский пенал, библиотечная книжка (срок сдачи истек позапозавчера) и пол-яблока, вроде «джонатан».

У меня есть синие в черносливный отлив резиновые сапоги, в которых мякнут и жмутся ноги.

У меня есть зубы, мелкие, белые и мокрые. Один зуб, молочный, лубяной, уволокла в поликлинику сутулая чернорабочая мышка. Взамен она обещала принести новый — костяной.

У меня есть пасмурная, под цвет мышки, ветровка из зонтичного полотна с шуршавным капюшоном, в прорези под рукой помалкивают два карманных гривенника.

У меня есть то, что лучше бы и не было, но все равно никуда не денешься. Я пробовал. Сразу, как вернулся из школы. Быстро все поел, быстро собрал сумку в прихожей и в дверях был быстро пойман бабкой и быстро одет во что не хотел. Так что теперь у меня под вельветовыми штанами — «брижами» (я их ненавижу до гусиной кожи, они куцые, культяпками до колен, и не просто так штаны, а хоровая форма), есть еще и они.

У меня есть колготки.

Они стыдного цвета, вроде школьной мастики, и длинные, как все на свете.

Они колготятся винтом отдельно от меня, киснут грибными шлюпяками над сапогами, в их растянутой лапше попадаются штопки, кастрюки и занозные щепочки. На изнанке у них колючий ярлык, где все написано про чулочно-носочные изделия Первомайской тыры-пыры фабрики имени Седьмого Ноября. Ничего, однажды мы все вырастем, пойдем вместе и всю эту фабрику молча сожжем спичками.

Колготки для здоровья. Если я не буду их носить, бабушка пойдет со мной в «трицатый магазин», где продавец дает ей суповые с синими опечатками кости в мокрой суровой бумаге, и по дороге будет каждой встречной пенсионерке говорить вслух: «Вчера у него болел пыс». Вот она это скажет миллион раз, и я умру стоя. Я буду мертвый, буду ковырять кусок асфальта ногой и шипеть ноздрями, как будто меня понарошку душат больничным вафельным полотенцем: