Читать онлайн «Плеск звездных морей (с иллюстрациями)». Страница 42

И в салоне, конечно, услышали. В дверь рубки постучались, вошёл Баумгартен. Он вытаращил на нас глаза и спросил на своём нестерпимом интерлинге;

— Что это значит?

— Мы изучаем инструкцию, — сказал я.

А Робин изо всех сил пытался напустить на себя серьёзный вид.

— Изучаете инструкцию? — недоверчиво переспросил Баумгартен.

— Да. По мнемоническому методу. А что?

Баумгартен пожевал губами. Губы у него были тонкие, лилового цвета.

— Вот что, пилоты, — сказал он. — Первая часть исследования, пассивная часть, завершена. Закончена.

— Прекрасно! — воскликнул я, потирая руки. — Можно сходить с орбиты?

— Если ты шутишь, — последовал ответ, — то очень неудачно. Крайне.

— Ты нам скажи, старший, — вмешался Робин, — скажи, что нужно делать, и мы сделаем.

Баумгартен одобрительно кивнул.

— До сих пор, — начал он торжественно, — наша аппаратура принимала нужные нам параметры суммарного поля Венеры и накладывала их на параметры биоизлучений экипажа в нормальных условиях. Да, в нормальных. — Он сделал значительную паузу, и я подумал, что надо бы разразиться аплодисментами. — Но теперь мы перейдём к серии активных экспериментов, — продолжал он. — Нужно создать катализированные условия. Наша коллективная психика должна побыть в изоляции.

— Ну что ж, — бодро сказал я, — давайте все выйдем за борт и будем болтаться на фалах разной длины. Прекрасная изоляция для коллективной психики.

— Нет. Мы создадим сурдо-условия на корабле. Выключим освещение, связь, систему ориентации, все виды измерителей времени. Да. Для сенсорной депривации надо выключиться из времени.

Разговор становился серьёзным.

— Хоть мы и на круговой орбите, старший, — сказал я, — но всё равно место корабля в пространстве должно быть всегда известно командиру. Не могу принять то, что ты предлагаешь.

— Ты хорошо знаешь инструкцию, Улисс, — провозгласил Баумгартен. — Недаром тебя рекомендовали для этого полёта. Посмотри сюда.

Он протянул листок, мы с Робином быстро пробежали его и убедились, что он украшен подписью Самарина.

Легче справиться с метеоритной пробоиной, чем с такой бумагой. Я бы предпочёл пробоину. И Робин тоже. Вот не ожидали, что Самарин подпишет такое! Ну что ж, наше дело — выполнять. Работать для науки так уж работать для науки. Положим, так сказать, живот на алтарь.

В соответствии с этой самой инструкцией мы с Робином позволили обклеить себя датчиками. Хорошо ещё, что они были без проводов, маленькие и лёгкие. На головы нам натянули шлемы, которые прижали к темени и затылку особо ответственные датчики. Наши пассажиры тоже как следует обклеились.

— Ну да, эксперимент общий, а мы, пилоты, — психоэталон…

Перед тем как выключить свет и приборы, я последний раз взглянул на координатор, на календарь и часы, а затем на клубящийся диск Венеры.

Затем наступила полная темнота. Мы выключили все, в том числе и искусственную тяжесть. Пунктуальный Баумгартен самолично запломбировал часы. Плохо он нас знает. Мы не стали бы украдкой поднимать крышку, чтобы узнать, который час. Кроме того, он запретил бриться: по щетине сложно определить, что вот, скажем, прошли сутки, а когда щетина превратится в бородку — судить о времени нельзя.

Но нас, пилотов, не удивишь сурдо-условиями. Мы все это «проходили». А с годами приходит ещё и опыт. Недаром нас отбирают так жёстко и придумывают тесты вроде того, Михайловского. В общем, мы люди здоровые и тренированные, и чувство времени сидит в нас крепко.

Трудно объяснить, как это получается. Должно быть, первое дело — желудок. Не хочу говорить что-либо дурное о желудках наших психологов, но все же им до нас далеко. Так или иначе, мы с Робином вели отсчёт времени, и я не думаю, чтобы мы сильно ошибались. А поскольку корабль двигался по орбите с постоянной скоростью, я всегда примерно представлял, в какой точке орбиты мы находимся. Это стало для нас с Робином своего рода умственной гимнастикой.

Вот только датчики нам досаждали. От них чесалось тело, а Баумгартен строго предупредил, что чесаться нельзя: это, мол, исказит запись чувствительных приборов. Я хорошо запомнил пункт инструкции, в котором говорилось: «В точках контакта датчика с кожей возможно возникновение ощущения зуда, что не представляет опасности и является идиоматической реакцией соответствующих рецепторов. Для прекращения указанного ощущения необходимо сосредоточить мысли на другом, не занятом датчиком участке тела, мысленно перенеся датчик туда. Самовольное снятие датчиков не допускается».

Мы сосредоточивались и мысленно переносили все свои датчики на кожу Баумгартена, Михайлова и Нагаты. Вопреки инструкции, это помогало нам не очень радикально.

В промежутках между едой, сном и шахматами по памяти мы с Робином спорили. Мне не давали покоя мысли о приспособлении человека к инопланетным условиям, и я не раз заводил разговор об этом.

— Чепуха, — наплывал из тьмы ленивый голос Робина. — Проще изменить венерианскую атмосферу, чем приспособить к ней человека.

— Изменение атмосферы длится веками.

— Адаптация человека тоже потребует многих столетий.

— Адаптацию можно ускорить, — упорствовал я, — если выработать систему тренировки. Забыл, как мышей заставляли жить под водой и они приспосабливались?

Робин усмехнулся — я чувствовал это в кромешной тьме.

— Дед рассказывал, — вспомнил он, — как в прошлом веке один цыган отучал лошадь от пищи. И она было совсем привыкла, но — издохла. Знаю я эти эксперименты.

— Твой Дед расскажет! Я серьёзно говорю, Робин. Каким только воздухом не дышали предки человека, и ничего, приспособлялись к изменениям. Вопрос в скорости привыкания. Важен психологический фактор…

И я припоминал всё, что читал или слышал о людях, произвольно останавливавших собственное сердце, об индийских йогах, которые подолгу обходились без дыхания… Я умолкал, лишь когда Робин начинал мерно дышать, что свидетельствовало о спокойном, глубоком сне.

Пожалуй, я решился бы на небольшой опыт — уж очень любопытно было попробовать хоть на миг вдохнуть ядовитую смесь газов, имитирующую венерианскую атмосферу. Но, пока я раздумывал, Баумгартен дал новое указание…

Он заявил, что для полноты сурдо-условий нам надлежит поменьше двигаться и что мы слишком много шумим и мешаем им, психологам. Пришлось отказаться от моей затеи. По правде говоря, я не очень жалел об этом.

Томительно тянулись дни, складываясь в недели. В рубке нам нечего было делать, мы сидели в каютах или в кают-компании, иногда для разнообразия выходили, вернее, выплывали в кольцевой коридор. Держась за поручни, мы приближались на ощупь к каюте Баумгартена. Из-за двери доносилось лёгкое жужжание, щелчки каких-то невидимых измерителей. Там были сосредоточены все записывающие и запоминающие приборы «психопульт», как мы называли этот исследовательский пункт. Датчики, которыми мы были обвешаны, как иная ютландская корова бубенчиками, сообщали «психопульту» всякие сведения о нашей психике. Быть может, записывалось и то, что мы говорили? Не знаю. Плавая у двери этой каюты, мы с Робином обменивались менто (в условиях сенсорной депривации менто-общение идёт особенно хорошо) и начинали громко хвалить Баумгартена: