Читать онлайн «Конго. Научно-фантастический роман». Страница 13

Здоровье обезьян было предметом постоянного беспокойства. Действительно, после нескольких лет напряженного труда и немалых расходов многие программы пришлось свернуть, так как обезьяны умирали от болезней или психических расстройств. Так, в 1976 году в Атланте шимпанзе Тимоти сошел с ума и покончил жизнь самоубийством, захлебнувшись собственными испражнениями. В 1977 году чикагский орангутан Морис стал болезненно подозрительным, у него развился навязчивый страх, что привело к прекращению всех работ. Лучше это или хуже, но факт оставался фактом: высокое интеллектуальное развитие, которое и делало обезьян удобными объектами для исследований, одновременно являлось причиной психической неуравновешенности, свойственной человеку.

Как бы то ни было, сотрудники „Проекта Эми“ были вынуждены фактически приостановить работы. В мае 1979 года они приняли решение опубликовать рисунки Эми и направили их вместе с сопровождающей статьей в „Journal of Behavioral Sciences“. Впоследствии оказалось, что это решение имело очень важные последствия.

Статья „Сны горной гориллы“ так и не была опубликована. Как это было принято, статью направили на рецензирование трем членам редакционной коллегии журнала, а одна копия каким-то образом (до сих пор неясно, как это произошло) попала к членам Агентства по защите приматов — нью-йоркской организации, созданной в 1975 году для предотвращения „…недопустимого и противозаконного использования разумных приматов в бесполезных лабораторных экспериментах“ [2].

Третьего июня агентство приступило к пикетированию зоологического факультета в Беркли, требуя немедленного „освобождения“ Эми. Пикетчиками были в основном женщины, нередко с детьми. Местная телевизионная компания показала восьмилетнего мальчика, который держал плакат с фотографией Эми и кричал: „Свободу Эми! Свободу Эми!“.

Сотрудники „Проекта Эми“ ограничились коротким письменным заявлением для прессы, в котором констатировалось, что Агентство по защите приматов получило „недостоверную информацию“. Заявление было отправлено через службу информации университета. Скоро стало очевидным, что такой шаг был тактической ошибкой.

Пятого июня агентство опубликовало комментарии других приматологов со всех уголков США, в которых давалась оценка работам доктора Эллиота.

(Позднее многие из них отрицали свое авторство или утверждали, что при цитировании смысл их высказываний был искажен.) Доктор Уэйн Терман из Норманского университета в Оклахоме будто бы заявил, что работы Эллиота „смешны и безнравственны“. Доктор Фелисити Хаммонд из Йоркского центра по изучению приматов (г. Атланта) сказала, что „и сам Эллиот, и его работы весьма заурядны“. Доктор Ричард Аронсон из Чикагского университета назвал исследования Эллиота „в основе своей бесспорно фашистскими“.

Никто из этих ученых, давая столь категоричные опенки, не ознакомился предварительно со статьей Эллиота, однако нетрудно было себе представить нанесенный ими ущерб, особенно от заявления Аронсона. Уже 8 июня некая Элинор Врие, выступая от имени всего агентства и говоря о „преступных исследованиях доктора Эллиота и его нацистски настроенных сотрудников“, заявила, что Эми стали преследовать ночные кошмары только после жестоких экспериментов Эллиота, в ходе которых животное подвергали пыткам, электрошоку и пичкали сильнодействующими препаратами.

Сотрудники „Проекта Эми“ к 10 июня подготовили гораздо более детальное второе заявление для прессы, в котором, в частности, ссылались на неопубликованную статью. К сожалению, теперь служба информации университета была „слишком занята“, чтобы опубликовать это заявление.

На 11 июня на зоологическом факультете было намечено собрание для обсуждения „некоторых нравственных проблем“. Элинор Врие заявила, что агентство наняло известного адвоката из Сан-Франциско Мелвина Белли, чтобы тот помог „освободить Эми от рабства“. Офис адвоката отказался прокомментировать это сообщение.

В тот же день сотрудники „Проекта Эми“ неожиданно для самих себя добились решающего успеха в понимании природы снов Эми.

Несмотря на все эти удары и всеобщее, далеко не дружественное внимание, сотрудники Эллиота продолжали ежедневно работать с Эми. Беспокойство гориллы и регулярно повторявшиеся вспышки раздражения напоминали им о том, что пока еще не решена главная проблема. Ученые настойчиво искали разгадку, а когда в конце тоннеля забрезжил свет, то он оказался совсем не там, где его надеялись найти. Прорыв в работе произошел почти случайно.

Научный сотрудник Сара Джонсон просматривала в библиотеке различные документы об археологических открытиях в Конго в слабой надежде найти сведения о таком месте („старые здания в тропическом лесу“), которое Эми могла бы видеть в младенчестве, еще до того, как ее привезли в зоопарк Миннеаполиса. Джонсон быстро выяснила наиболее важные особенности бассейна Конго: исследование региона европейцами началось лишь сто лет назад; в последние годы из-за агрессивного поведения враждебно настроенных племен и непрерывных гражданских войн научные экспедиции в Конго стали опасными; влажный тропический климат не способствовал сохранению памятников архитектуры.

Это означало, что древняя история бассейна Конго практически неизвестна, и Джонсон закончила свои поиски за несколько часов. Однако ей не хотелось так быстро признавать свое поражение, и она решила просмотреть другие книги, имевшиеся в отделе антропологии, в том числе этнографические и исторические исследования, отчеты о средневековых путешествиях в Африку.

Оказалось, что первыми в континентальных регионах бассейна Конго побывали арабские работорговцы и португальские купцы; некоторые оставили довольно подробные описания своих путешествий. Поскольку Джонсон не знала ни арабского, ни португальского, она ограничилась знакомством с иллюстрациями.

Неожиданно ей в глаза бросился рисунок, от которого, как она позже призналась, у нее „пробежал по коже мороз“.

Это была старинная португальская гравюра, выполненная в 1642 году и воспроизведенная в книге, изданной в 1842-м. На потрепанной, ломкой бумаге краски поблекли от времени, но тем не менее там были отчетливо видны заросшие лианами и гигантскими папоротниками руины города. В полуразрушенных зданиях двери и окна завершались полукруглыми арками точно такими, какие рисовала Эми.

— Это был счастливый случай, — говорил позднее Эллиот, — один из тех, которые выпадают ученому раз в жизни, да и то если повезет. Конечно, сама гравюра нам ничего не сказала; подпись под рисунком мы прочесть не могли, удалось разобрать лишь одно слово, которое показалось нам похожим на „Зиндж“, и дату — 1642 год. Мы тотчас наняли переводчиков, искушенных в арабском и португальском языках семнадцатого столетия. Но главное было не в этом. Как нам казалось, мы получили уникальную возможность проверить справедливость одной очень важной теоретической проблемы. Мы решили, что рисунки Эми подтверждают существование специфической генетической памяти.