Читать онлайн «Героиня мира». Страница 17

Каким-то образом я сохранила прежнюю привычку к беспорядочному обучению. Я бралась за занятия с неохотой, в жаркие дни, когда карандаши для рисования становились чересчур липкими. Мне удавалось, как попугаю, запомнить много выражений и еще больше слов; я понимала, что они должны означать, но совершенно не разбиралась в синтаксисе. Произношение давалось мне хорошо, потому что срывавшиеся с их губ слова имели, как мне казалось, такие отчаянно сильные, чуть ли не комические ударения, что мне не составляло труда воспроизводить их.

Его зачастую не бывало дома как днем, так и ночью; его все вызывали в Сирении на бесконечные военные совещания, а может, он просто считал, что должен их посещать. Судя по доходившим до меня обрывкам его реплик, обращенных к слуге, он нередко проводил по три-четыре часа, томясь ожиданием где-нибудь в приемной, или бродил по заросшим дворцовым садам, восхищаясь необычными бабочками и претерпевшими видоизменения растениями, вырвавшимися из оранжереи наружу.

Его слуга, Мельм, упорно держался в стороне от меня. Выработанный им метод обхождения со мной заключался в том, чтобы делать вид, будто меня просто нет. Это удавалось ему так ловко, что мне начинало казаться, будто я исчезаю, стоит мне только остаться одной где-нибудь поблизости от него. Позднее, когда я стала обращаться к нему с приказами или просьбами по-крониански, он выполнял все, но с такой чопорной крысиной мордой, выражавшей отвращение, с таким невидящим крысиным взглядом, что я обычно старалась справиться самостоятельно или обходилась без каких-то вещей.

Живя в этих комнатах, я не оставила привычки спать допоздна. Я редко вставала раньше полудня. Стоило потянуть за веревку колокольчика, как тут же приносили воду для ванны, всегда горячую и безупречно чистую Среди горничных, которых я видела мельком, не оказалось ни одной знакомой мне. По-моему, большинство из них недавно наняли для службы в доме. И я ни разу не встретила ни Лой, ни Мышь — хотя вначале боялась, что мне придется с ними столкнуться.

Каждый день мне подавали завтрак и ужин, но я почти не проявляла интереса ни к тому ни к другому. Аппетит мой не исправился, однако я пристрастилась к сладким и фруктовым напиткам, сокам из цитрусовых или ягод, сливкам с грушами и гвоздикой.

Я заполняла дни своей жизни почти так же, как и прежде: рисовала картинки, играла в храмины или в карточные игры собственного изобретения. Кроме того, я изучала язык Гурца и почитывала книги из тетушкиной библиотеки. Я жила как изнеженный ребенок. Но я уже как-то не умещалась в подобной жизни. Снова и снова на меня находило нечто вроде приступов, необъяснимое беспокойство, своего рода страх, хотя и затруднилась бы сказать, чего боюсь, ведь все людоеды-великаны отступили. Лой запретили со мной общаться, а может, уволили. Боров-медведь заботился обо мне (и даже приносил подарки: то новые карандаши, то браслет, то ленточку) и вовсе не пытался подвергнуть меня каким-либо безумным и почти невероятным извращениям, которые описывали девушки в своих анекдотах на сексуальные темы.

Он спал в одной постели со мной, когда ночевал дома. Но за все время ни разу на меня не посягнул. Кровать моей тетушки-монахини, как ни странно, была широкой. Он крутился с боку на бок на своей половине постели и очень походил на колонну в выстиранной и наглаженной ночной сорочке; он бывал в хорошем настроении, когда уходил, и не будил меня. Когда же нам случалось оказаться в одно и то же время в вертикальном положении, в одежде, он целовал меня в щеку и гладил по голове. Иногда он сажал меня к себе на колени, но всякий раз ненадолго.

— Уж так она молода, — говорил он. — Я знаю, она совсем еще дитя.

Во мне постепенно возникло внутреннее приятие соприкосновений с ним, выражавшееся и внешне. Они ничем не напоминали того, что мне нравилось или утешало меня, они просто были и не несли в себе угрозы, словно не самые удобные кресла или жара перед грозой.

Прохладными вечерами, когда он оставался дома и ему не нужно было работать, он просил, чтобы я надела одно из нарядных платьев (вызволенных с нижнего этажа), и мы отправлялись в открытом экипаже на прогулку; время от времени мы выходили из него, чтобы прогуляться по бульварам или зайти в какой-нибудь парк.

С тех пор как кронианцы ввели комендантский час, город стал превращаться в загадочное место после захода солнца. Поначалу нас каждую минуту останавливали, чтобы проверить документы. Возможно, с течением времени, наши прогулки стали чем-то знакомым и привычным, и впоследствии нас уже очень редко задерживали.

Лишь кронианские солдаты ходили по тем улицам, которые мне доводилось видеть. Однако нам то и дело случалось заметить призрачное существо размером с человека, пробегавшее по какому-нибудь переулку среди кустов. В подобных случаях Гурц проявлял терпимость.

— Просто кавалер, — сказал он однажды, — никак не мог расстаться со своею дамой.

Он впадал в сентиментальность и, просияв лицом, приказывал кучеру подстегнуть или придержать лошадей, чтобы отвлечь его внимание. Гурц ничего не знал наверняка, и нарушитель комендантского часа вполне мог оказаться мятежником или заговорщиком, замыслившим убийство. Флаг-полковник и сам вел себя по-ребячески.

Прежде мне доводилось бывать ночью в парках только по праздникам, когда их ярко освещали разноцветные фонари; теперь я увидела их как бы в драпировке из темного велюра; лишь яркие звезды бусинками проглядывали меж деревьев, да летняя луна иногда отражалась в озерных водах, будто в зеркале.

Ему хотелось, чтобы я смогла посмотреть на сады при дворце в Сирениях. Я ни разу там не бывала. Такие насекомые, такие розы…

Нередко мы с часок прогуливались по усыпанным гравием аллеям под акациями и каштанами; статуи мелькали меж ними, словно соляные призраки. Возможно, в дневное время там все так же прыгали обезьянки и дети, но я больше не принимала участия в их играх.

Таинственное колдовство ночи среди залитого звездным светом пространства, без стен, без мостовых; особый аромат деревьев — все это завораживало меня. Мне очень хотелось, чтобы Гурц молчал, и большую часть времени он проводил в безмолвии. Мы невинно бродили вдвоем. Я вполне могла быть его молоденькой племянницей.

По завершении такой чинной прогулки мы садились в экипаж, возвращались в комнаты моей покойной тетушки и ложились в ее постель, каждый на свою половину. Я привыкла к нему. Он занимал мое внимание меньше, чем какая-нибудь большая собака. А затем ему снова приходилось по шесть вечеров в неделю допоздна работать за столом в гостиной, попыхивая трубкой, шурша бумагами, царапая что-то пером в своих книжках.