Читать онлайн «Призрак улыбки». Страница 59

Живые мертвецы Угуисудани

С давних пор Угуисудани считался районом Токио, в котором приятно гулять и приятно жить. Вплоть до начала периода Эдо этот кусок земли, лежащий в глубокой долине между двумя симметричными пурпурными холмами, представлял собой густой лес из криптомерий и гинкго, населенный прежде всего великим множеством соловьев. Именно этим объясняется его название: Угуисудани — это (в переводе с японского) Долина соловьев. Даже в начале двадцать первого века численность деревьев превосходит здесь численность домов и Угуисудани остается одним из самых зеленых и больше всего напоминающих пригород фрагментов огромного серого лабиринта, который зовется Токио.

В одном из очаровательных, покрытых старой черепицей домов, затерявшихся среди наполненных птичьим щебетом деревьев Угуисудани, молодой франкофил по имени Микио Макиока открыл маленькое кафе и назвал его в честь двух любимых своих художников — кафе "Делоне". Образ Прекрасной Франции запал в душу Микио после того, как в продолжение опьяняющей и всю судьбу изменившей недели он пять раз подряд посмотрел "На последнем дыхании" Жан-Люка Годара. Пройдя курс обучения в маленьком колледже свободных искусств в Сэндае, Микио продолжал заниматься сам, читая по-французски, регулярно наведываясь в музеи и библиотеки, посещая лекции и слушая обучающие кассеты. Микио никогда не выезжал из Японии, но мечтал съездить в Париж: посидеть там за цинковой стойкой в бистро на Монмартре и в компании призраков прошлого: Валери, Гюисманса и этих неподражаемо артистичных Делоне (Робера и его жены Сони) — съесть что-нибудь вроде пиццы по-ниццки и выпить чашечку суматранского кофе, сдобренного абсентом (или каким-нибудь менее ядовитым его заменителем).

Рядом с принадлежавшим Микио кафе размещался красивый дом в стиле псевдошале с белёными стенами, темно-коричневым нависающим козырьком крыши и окнами из граненого на углах стекла. За те десять лет, что Микио прожил в Угуисудани, это здание использовалось по-разному, давая пристанище то ресторанам, то цветочным магазинам, то бутикам, причем некоторые из их владельцев разорились, другие сошли с ума, а кое с кем приключилось и то и другое одновременно. Последнего владельца — оптового торговца мясом — нашли на его собственном складе для хранения туш висящим вниз головой на большом крюке, белым, как еще не поставленная в печь булка, и холодным, как железо.

Местные полицейские, больше привыкшие заниматься пропавшими пуделями и забравшимися — охотясь за птицей — на верхушки деревьев котами, объявили причиной смерти самоубийство. Следователь отнес полное обескровливание тела на счет "силы тяжести и испарения", и дело быстро закрыли. Массивные деревянные двери заперли на замки, граненые окна заколотили досками, и все, включая Микио, решили, что пройдет немало времени, прежде чем явится новый арендатор этого помещения, так явно отмеченного недобрым знаком.

Но ярким прохладным утром в конце сентября Микио, проходя к себе в кафе мимо пустующего строения, заметил, что на окнах нет больше ни заколоченных крест-накрест досок, ни накопившейся за несколько месяцев пыли. Глянув украдкой в сверкающее от чистоты окно, он с изумлением обнаружил, что непритязательное помещение за одну ночь превратилось в великолепнейший ресторан с полосатыми шелковыми обоями, бархатными, как маков цвет, стульями, ручной работы столами густо-коричневого эбенового дерева и хрустальными люстрами, которые легко можно принять за купленные на распродаже в Версале.

"Наверное, они работали всю ночь", — бормотал про себя Микио, поливая из шланга дорожку, ведущую к его кафе. За дверями ресторана не было никаких признаков жизни, хотя с виду он уже был готов принять посетителей. На застеленных прекрасными белыми скатертями массивных столах разложены серебряные приборы, и каждый стол украшен красной розой, венчающей хрустальную вазочку в форме бутона. Все это Микио разглядел сквозь треугольник толстого стекла под невинным предлогом изучения написанного от руки меню, выставленного в окне рядом с входом. Предлагаемая кухня показалась ему европейской, преимущественно с восточно-европейским оттенком. Здесь были разного вида рагу, запеченные в глиняных горшочках, паштеты из потрохов, колбаса с кровью, гуляш, крестьянский суп и мясо на вертеле. На сладкое предлагались торты, бисквиты, пропитанные вином и залитые взбитыми сливками, пудинги и неизбежные тирамису.

— Пудинг с хурмой, — прочитал он вслух. — Надо будет как-нибудь зайти и попробовать.

Хурму он любил в любом виде: нарисованную тушью, свисающую с веток безлиственного дерева, упакованную в деревянные ящики и выставленную на лотке на продажу, но больше всего — спелую и готовую лопнуть, лежащую тихим дремотным сентябрьским днем на черном лаковом подносе рядом с маленьким острым фруктовым ножиком. Хурма казалась ему квинтэссенцией и символом осени, а осень с ее неярким солнцем, прохладными вечерами и разноцветьем листвы ощущалась как самое живительное из всех времен года.

В кафе в этот день все бурлило. Микио только что ввел в меню новинку под названием café Voltaire(мелко смолотый кофе из Коста-Рики с цикорием и корицей), и, по стечению обстоятельств, в это лее время о кафе написала живущая неподалеку очеркистка ведущей англоязычной газеты Токио. В день, когда ее развернутая заметка появилась в печати, а также и во все следующие дни зал был наполнен очень довольными иностранцами, восторженно реагирующими и на оригинальность меню (все поименованные варианты названы в честь знаменитостей из сфер французской истории, литературы и искусства), и на убранство помещения (обои, воспроизводящие "Фоли-Бержер" Тулуз-Лотрека, репродукция "Абсента" Дега на обложках написанных от руки меню, вазы с фруктами, как на натюрмортах Сезанна, цветочные композиции, вдохновленные сверкающими полотнами Одилона Редона). Полный восторг вызывал предлагаемый завтрак: разрезанное на четвертинки крутое яйцо, теплый французский батон, намазанный луковым маслом, и ломтики помидоров — выращенных без пестицидов в маленьком огороде сразу же за кафе, — политые соусом дижонской горчицы и присыпанные свежим базиликом. Похоже, им нравилось решительно все: от музыки (Куперен, Пуленк, Пиаф) до салфеток — хлопчатобумажных, ярких, с набивной каймой. Одна темпераментная американка даже ахала (до неприличия долго) над костюмом Микио: бело-голубой, на манер рыбацкой, полосатой трикотажной блузой, белыми холщовыми брюками, красными сандалиями с ремешками того же цвета и матросским голубым шерстяным беретом.