Читать онлайн «Всадники ниоткуда». Страница 52

Я тоже приготовился, нацелив камеру. Внимание: начали! Сверкнувшая саблевидная струя пробила газовую завесу «пятна», не встретив никакого сопротивления, и пропала за ней как отрезанная. Через полминуты сверхскоростная струя сместилась, рассекла фиолетовый мираж наискось и снова пропала. Никаких изменений в окружающей фактуре «пятна» — ни расходящихся колец, ни турбулентных, ни ламинарных течений, которые мог бы вызвать удар водомёта в родственной среде, я не обнаружил даже в морской бинокль.

Так продолжалось минуты две, не больше. Затем вдруг «пятно» медленно поползло вверх, как муха по голубой занавеске. Струя водомёта, встретив её сияющую синеву, не прошла сквозь неё, а раскололась, как хлынувшая в стекло магазинной витрины струя из уличного брандспойта. Мгновенно у голубого пламени закружился водяной смерч, не отражённый в стороны, а загибающийся книзу, к земле. Я не претендую на точность описания. Специалисты, просматривавшие потом отснятую плёнку, находили какие-то закономерности в движении водяных брызг, но мне всё казалось именно так.

Я поснимал ещё немножко и выключился, решив, что для науки достаточно, а для зрителей придётся даже подрезать. Но тут выключился и водомёт: Томпсон, видимо, понял бессмысленность эксперимента. А «пятно» все ползло и ползло, пока не исчезло где-то на лётной высоте, за поворотом загибающихся внутрь гигантских голубых языков.

То было моё самое сильное впечатление в Гренландии. А впечатлений было много: гостеприимный аэропорт в Копенгагене, многослойные датские бутерброды, краски Гренландии с воздуха — белизна ледникового плато на севере, а на юге чёрный цвет плоскогорья, с которого этот лёд соскоблили, тёмно-красные уступы прибрежных гор и синева моря, переходящая в тусклую зелень фиордов, а затем каботажное плавание на шхуне вдоль берегов на север, в Уманак, откуда ушла в свой последний путь знаменитая экспедиция Вегенера.[1]

Уже на «Акиуте» — так называлась наша каботажная шхуна — мы попали в атмосферу всеобщей взволнованности и какого-то совсем уж непонятного возбуждения, охватившего весь экипаж, от капитана до кока. Не владея ни одним из скандинавских языков, мы так ничего бы и не узнали, если бы наш единственный попутчик, доктор Карл Петерсон с датской полярной станции в Годхавне, не оказался словоохотливым собеседником, к тому же отлично объяснявшимся по-английски.

— Вы видели раньше наши фиорды? — говорил он за чашкой кофе в кают-компании. — Не видели? Ветер гнал здесь морской лёд даже в июле. Попадались поля и в три, и в пять километров. В Годхавне половина гавани круглый год подо льдом. Айсберги караванами шли с ледников Упернивика и севернее. Весь Баффинов залив был забит ими, как проезжая дорога. Куда ни взглянешь — два-три в поле зрения. А сейчас? День плывём — ни одного не встретили. А тепло как! И в воде, и в воздухе. Весь экипаж психует — заметили? Грозится на сейнер уйти — великий рыбацкий промысел начинается: сельдь и треска косяками сейчас идут из норвежских вод. С воздуха, говорят, их даже у восточных фиордов видели. Вы хотя бы карту знаете? Что такое наше восточное побережье. Там ни зимой, ни летом прохода нет: весь русский полярный лёд собирается. А где он теперь, этот полярный лёд? На Сириусе? Все «всадники» выловили. Кстати, почему они «всадники»? Кто видел, говорит: шары или дирижабли. Мне лично не повезло — не видал. Может быть, в рейсе посчастливится? Или в Уманаке?

Но ни в рейсе, ни в Уманаке пришельцев мы не обнаружили. Они появились здесь раньше, когда начали выемку глетчерного ледника, спускавшегося в воды залива. Потом ушли, оставив вырезанное во льду идеальное ложе канала, протянувшееся почти на триста километров в глубь материкового плато. Как будто они знали, что мы пойдём по их следам из Уманака, откуда экспедиции Вегенера пришлось ползти на санках по гравию, вмёрзшему в лёд. А нас ожидало роскошное ледяное шоссе шире всех асфальтовых магистралей мира и вездеход на гусеницах, заказанный в Дюссельдорфе. Экипаж был наш, антарктический, но сам вездеход был и меньше «Харьковчанки» и не обладал ни её ходом, ни выносливостью.

— Ещё намучаемся с ним — увидишь. Час вперёд, два на месте, — сказал Вано, только что получивший радиограмму из штаба Томпсона о том, что два других снегохода экспедиции, вышедшие на сутки раньше, до сих пор не прибыли к месту назначения. — А нам и так надоело до чёртиков. В лавках гвоздя не купишь. Вместо сахара — патока. Хорошо, унты с собой привёз, а то камики с травой носи.

Камики — эскимосская обувь из собачьего меха, которую носили все в гренландских походах, его отнюдь не восхищали. К окружающему пейзажу, воспетому кистью Рокуэлла Кента, он был полностью равнодушен. А Толька даже осуждающе поглядел на Ирину, по-детски восторгавшуюся и готикой Уманакских гор, и красками гренландского лета, непонятно почему-то напоминающего подмосковное.

— Очень понятно, — пояснил Толька, — линия циклонов сместилась, снега нет, ветерок июльский, малаховский. Не скули, Вано, доедем без приключений.

Но приключения начались уже через три часа после старта. Нас остановил вертолёт, посланный Томпсоном нам навстречу: адмирал нуждался в советниках и хотел ускорить приезд Зернова. Вертолёт привёл Мартин.

То, что он рассказал, показалось фантастичным даже для нас, уже приученных к фантастике «всадников ниоткуда».

На этом же вертолёте Мартин совершал облёт нового чуда пришельцев — голубых протуберанцев, смыкавшихся наверху гранёной крышкой. Розовые «облака» появились, как всегда, неожиданно и неизвестно откуда. Они прошли над Мартином, не обратив на него никакого внимания, и скрылись в фиолетовом кратере где-то у края крышки. Туда и направил свою машину Мартин.

Он приземлился на фиолетовой площадке и не нашёл никакой опоры. Вертолёт опускался всё ниже и ниже, свободно пронизывая лилово-серую облачную среду. Минуты две не было видимости, а затем вертолёт Мартина очутился над городом, над большим современным городом, только с ограниченным горизонтом. Голубой купол неба как бы прикрывал его выпуклой крышкой. Что-то знакомое показалось Мартину в облике города. Он чуть снизился и повёл машину вдоль центральной его артерии, пересекающей город наискось, и тотчас же узнал её: Бродвей. Догадка показалась ему настолько чудовищной, что он зажмурился. Открыл глаза: все по-прежнему. Вон Сорок вторая улица, за ней вокзал, чуть ближе Таймс-сквер, левее ущелье Уолл-стрит, даже церковка видна, знаменитая миллионерская церковь. Мартин узнал и Рокфеллерцентр, и музей Гугенхейма, и прямоугольный брус Эмпайр-Билдинг. С обсервационной площадки крохотные фигурки туристов махали ему платками, по улицам внизу ползли разноцветные, как бусы, машины. Мартин повернул было к морю — не вышло: что-то помешало ему, отвело вертолёт. И тут он понял, что не он ведёт вертолёт и выбирает направление, а его самого ведут и направляют невидимые глаза и руки. Ещё минуты три его вели над рекой, казалось срезанной куполом неба — изнутри голубое сияние выглядело совсем как летнее небо, освещённое где-то спрятавшимся у горизонта солнцем, — протащили над кронами Центрального парка, едва не довели до Гарлема и тут начали подымать или, вернее, выталкивать сквозь бесплотную лиловую пробку в естественную атмосферу Земли. Так он очутился вместе с машиной в нормальном небе, над скрытым в голубом пламени городом, и тотчас же почувствовал, что вертолёт снова послушен и готов к повиновению. Тогда Мартин, уже не раздумывая, пошёл на посадку и сел на плато у лагеря экспедиции.