Читать онлайн «Сквозь зеркало языка. Почему на других языках мир выглядит иначе». Страница 31

Но всякий раз, когда природа проявляла хотя бы малейшую нечеткость или расплывчатость в установлении границ, различные культуры получали куда большую власть над выделением понятий, чем может вообразить тот, кто знаком с понятиями только одного языкового сообщества. Конечно, освоить и использовать можно только понятия, основанные на какой-то разумной логике и обладающие внутренней согласованностью. Но в этих пределах все равно остается очень много способов членения мира, которые вполне разумны, вполне даются детям, вполне годятся для коммуникативных нужд носителя – и все же бесконечно отличаются от привычного нам.

Область цвета делает совершенно очевидным, что непривычное – не всегда неестественное. Язык, в котором желтый, светло-зеленый и голубой рассматриваются как оттенки одного цвета, например, может казаться нам почти непостижимо чуждым, но это деление вполне закономерно в системе, где самое главное – яркость, а не тон, и где в качестве основного спектрального цвета выделяется красный, а все яркие краски, имеющие малейший красноватый оттенок, естественно укладываются в одно понятие.

Но есть и много других примеров расхождения между тем, что неестественно, и тем, что просто непривычно. Один поразительный, но малоизвестный случай мы встретим в следующей главе: понятия, описывающие пространство и пространственные отношения. Более известный пример – это термины родства. Язык индейцев яномами[167] в Бразилии, например, кажется нам непостижимо мутным, поскольку он сваливает в одно понятие совершенно разные отношения родства. Использование одного и того же термина šoriwǝ как для кузенов, так и для шурина и деверя, уже кажется довольно странным. Но это ничто по сравнению с унификацией братьев и некоторых кузенов: яномамский термин ɛiwǝ не делает различий между родными братьями и сыновьями дяди по отцу или сыновьями тети по матери! В то время как яномами сочли бы непереносимо расплывчатым английский язык за то, что там только один термин cousin («кузен»/«кузина»), под который запихиваются не менее четырех разных типов родственников: amiwǝ (дочь дяди по отцу или тети по матери), ɛiwǝ (сын дяди по отцу или тети по матери), suwǝbiyǝ (дочь дяди по матери или тети по отцу) и šoriwǝ (сын дяди по матери или тети по отцу). Есть и более странные системы терминов родства, вроде той, которую антропологи называют системой кроу: в ней используется одно и то же понятие для родного отца и для некоторых кузенов (сыновей тети по отцу). Все эти способы подразделения родственников обладают внутренней логикой и согласованностью, но тем не менее они радикально отличаются от тех категорий, которые мы считаем естественными.

Еще лучше свобода культуры проявляется в области грамматики, поскольку грамматические структуры по своей природе более абстрактны, а, как мы уже видели, в сфере абстракции хватка природы значительно ослабевает. Один бросающийся в глаза аспект грамматической системы, варьирующийся в языках мира, – это порядок слов. Нам кажется, например, что японский и турецкий языки организуют слова и грамматические элементы задом наперед. В «Развертывании языка» я обсуждал примеры вроде турецкой фразы: Padişah vezir-ini ordular-ɩ-nin baş-ɩ-na getirdi, где при буквальном переводе каждого элемента – «Султан визиря своего войска своих во главе их поставил» – английский вариант столь же непонятен англичанину, как и турецкий. Но столь же странным покажется носителю турецкого языка английский порядок слов при первой с ним встрече – «Султан поставил своего визиря во главе своих войск».

Диапазон отличий грамматик разных языков бесспорен, но ведутся ожесточенные споры о том, как их интерпретировать. Расхождение между грамматическими системами – изрядный вызов идее нативистов о врожденной универсальной грамматике: будь правила грамматики закодированы в генах, следовало бы ожидать, что грамматика всех языков будет одинаковой, и тогда трудно объяснить, почему грамматики вообще варьируются в каких-то основных аспектах. Один влиятельный нативист ответил на этот вызов теорией о «вариативности параметров» универсальной грамматики. Согласно этой идее, закодированная в генах универсальная грамматика имеет несколько «параметров», то есть переключателей, которые можно поставить в то или иное положение. Детям, осваивающим родной язык, как утверждает дальше идея, не нужно учить его грамматические правила – их мозг просто выставляет значения параметров в соответствии с языком, с которым они имеют дело. Нативисты объявили, что разные наборы состояний этих нескольких переключателей обеспечивают все варианты грамматических структур во всех языках мира. Единственная свобода, которая тогда есть у разных культур, – это как выставить каждый из параметров: установите несколько переключателей в одно положение – и вы получаете английскую грамматику, в другое – и у вас итальянская грамматика, перекиньте еще несколько рычажков – и вот вам грамматика японского языка.

Теория параметров столкнулась с резкой критикой и даже насмешками со стороны не-нативистов, которые утверждали, что разнообразие грамматик языков мира слишком велико, чтобы его можно было охватить несколькими параметрами, и что непонятно, как могла эволюционным путем появиться генетически детерминированная грамматика с таким набором переключателей (да и зачем бы?)[168]. Но главный аргумент против теории параметров был тот, что это чрезмерно усложняет обоснование грамматических различий, которые можно объяснить гораздо проще, если не настаивать на врожденности конкретных грамматических правил.[169]

Словом, непреклонные заявления нативистов о врожденности грамматики встретили столь же решительные возражения у культуралистов. За последние десятилетия в ходе борьбы за грамматику были исписаны тонны бумаги, и многие библиотечные полки мира тихо стонут под этим грузом. Настоящая книга не станет добавлять им веса: мы обратим внимание скорее на понятия языка, чем на грамматику. Но один аспект грамматической системы тем не менее требует внимания, поскольку он – и совершенно напрасно – почти полностью ускользнул от внимания спорящих. Речь идет о сложности грамматической системы. По этому вопросу лингвисты всех вер и убеждений оказываются пугающе единодушны, сильнейшим образом недооценивая влияние культуры.

Спросите сантехника дядю Васю, колхозника Володю или Яшу под ореховым кустом, на каких языках говорят полуголые племена дождевых лесов Амазонии, и они, несомненно, скажут вам, что «первобытные люди говорят на примитивном языке». Спросите то же самое у профессиональных лингвистов, и они скажут нечто совсем иное. На самом деле незачем даже спрашивать – они так или иначе скажут вам: «Все языки одинаково сложны».[170] Этот боевой клич – одна из самых общепризнанных доктрин современной лингвистики. Десятки лет его испускали с амвонов по всему миру, вписывали в учебники по «Введению в…» и повторяли при любой возможности широкой публике.