Читать онлайн «Требуется чудо (сборник)». Страница 11

Авто остановилось окончательно, потому что мотор умолк, невидимые Ильину качки невидимо хлопнули невидимыми дверьми, а один из них отпер заднюю дверцу, стал видимым и гавкнул:

— Вылезай, убогий!

Ильин вылез и обнаружил себя во дворе явно больницы. Подтвердить это «явно» труда не составило, поскольку авто тормознуло у дверей корпуса, на коих красным по матовому (опять!..) стеклу значилось: «Приемный покой». Покой достал Ильина в районе Сокольников, которые он вмиг опознал по торчащей из-за красных больничных корпусов пожарной каланче, хорошо знакомой ему по Той жизни. Если он верно знал и помнил, а свои Сокольники он знал и помнил отменно, приемный покой должен был прямиком вести в психушку имени писателя Гиляровского, раскинувшуюся на улице Матросская Тишина. Похоже, капризы пространства-времени на местоположение психушки не повлияли.

Похоже, утреннее карканье Тита сбывалось.

Похоже, Ильин начал трястись от страха не зря, а пытающиеся проснуться синапсы хотели (синапсы хотели? Ну-ну…) сей страх объяснить, предупредить — вместо слинявшего Ангела.

Похоже, Ангел слинял круто.

А может, зря Ильин на него тянул, может, он помалкивал лишь оттого, что «пресамый» момент для Ильина еще не настал?..

— Пошли, убогий, — сказал разговорчивый качок, а неразговорчивый дверь приемного покоя распахнул: мол, иди, убогий, не задерживай занятых медицинских работников. — Щас тебя лечить станут.

И тут Ангел, как всегда нежданно, проклюнулся.

— Повыкобенивайся, — сказал он. — Нельзя же так… Ну, прям как баран на бойню… Фу!

— Зачем меня лечить? — на высокой ноте, на грани ультразвука заверещал Ильин, не выходя, впрочем, из образа барана, влекомого на бойню. А и то верно: может же баран малость взбунтоваться!.. — От чего лечить? Я здоров. Никуда не пойду…

И сел прямо на землю, на холодный асфальт. Один качок усмехнулся, другой не стал, но оба синхронно и споро взяли Ильина под мышки и вмиг поставили на ноги.

— Сейчас врежут, — предупредил Ангел. — Тот, что справа.

Тот, что справа, коротко размахнулся, но Ильин, упрежденный Ангелом, дернул головой, и качковый кулак просвистел мимо скулы, мимолетом задев ухо Ильина. Ухо Ильин убрать не успел, уху стало больно.

— Ты чего? — заорал Ильин. — С ума спятил? А ну пусти, гад!..

И рванулся из качковых захватов, и, представьте себе, вырвался, и помчался по больничному двору в сторону ворот, которые как раз и выходили на улицу с матросским именем. И ведь убежал бы, а там, на матросской улице, как и в прежней жизни, гремел трамвай, и Ильин мог уцепиться за поручень, вскочить на подножку и уехать в далекое далеко, скрыться, уйти в подполье, эмигрировать. Но так поступил бы прошлый Ильин, который «все выше, и выше, и выше», а вместо сердца пламенный мотор. Ильин же нынешний, с мотором давно не пламенным, а заглохшим, затормозил у запертых ворот и обреченно оглянулся. Качки, не слишком даже торопясь, нагоняли беглеца, а вот и нагнали, даже бить не стали. Просто ухватили под руки и повели назад. А Ильин уже и не сопротивлялся. Тит бы сказал: сопротивлялки все вышли.

— Все путем, — заявил Ангел, пока Ильина влекли к приемному покою. — Повыкобенивался — теперь поглядим, что дальше. Чтой-то я большой опасности пока не наблюдаю…

Что ж, Ангелу можно было верить.

А качки впихнули Ильина в приемный покой, который и оказался приемным покоем, провели мимо медсестренки, ожидающей залетных психов за регистрационным столиком за интересной книгой исторического писателя Пикуля, которую, к слову, Ильин читал еще в Той жизни. А в Этой — видал на витрине книжного на Арбате, почему сейчас и узнал. Медсестренка плавно оторвалась от жизнеописания великого князя Потемкина и глянула на троицу. Молча и с отвращением.

— В четырнадцатую, — бросил на ходу правый качок. Медсестренка согласно кивнула и вернулась к князю. Видимо, сообразил Ильин без подсказки Ангела, четырнадцатая — комната? палата? камера? пыточная?.. — не входила в ее приемно-покойную компетенцию.

А качки подвели Ильина к беленькой дверце с черным на ней номерком — «14», левый качок вежливо постучал в филенку, и все немедленно услыхали из-за двери приветливое:

— Валяйте без церемоний.

Левый качок открыл дверь и без всяких церемоний втолкнул туда Ильина.

В пятьдесят седьмом немцы зафигачили в околоземное пространство искусственный спутник, который вертелся вокруг планеты и верещал: «Бип-бип». Сенсация была мировая, хотя и ожидаемая: бюро Вернера фон Брауна давно и многозначительно на эту сенсацию намекало. Американцы поднатужились и тремя годами спустя, в шестидесятом, забросили в космос живого майора ВВС США Джима Далтона и сразу обскакали Германию. Руководитель американского проекта профессор Сергей П. Королев заявил, правда, что (цитата) «космос принадлежит всем людям Земли», но бундестаг это заявление не утешило, и он заметно срезал своим ученым умникам финансирование космических программ.

Пустяк, казалось бы, но он внятно вмазал по международному престижу Германского содружества. Именно в шестидесятом на территории России образовались две суверенные республики — Сибирская и Дальневосточная. Они формально не вышли из состава Российского государства, но подлое словечко «суверенность» позволило им — при мощной поддержке Британского содружества и с голоса Штатов — завести свои парламенты, свои конституции (не слишком отличающиеся от общероссийской, но все же свои), свои полиции и свою экономику, которая откровенно ориентировалась на Восток: на Японию, на Корею, мощно рванувшую после войны, ну и на Америку, вестимо. Тогда-то Сибирская республика внезапно заявила об открытии у себя месторождений нефти и газа, япошки тут же провели — по просьбе правительства республики — экспертизу месторождений, оценили их как гигантские и захапали кучу концессий.

Произошло это в шестьдесят третьем. Тогда-то семь ведущих держав мира в ООН объявили о создании МЭС (аббревиатура: Международное экономическое сообщество). Перечислим Большую семерку (так она с тех пор называлась): США, Канада, Германия, Франция, Италия, Российское государство (включая Сибирскую и Дальневосточную республики), Япония.

Странно, но экономический и амбициозно-территориальный раздрай Германского содружества вообще и в России в частности резко укрепил мировую экономику.

Эдакий парадокс двадцатого столетия: через разделение — к единению…

К единению — всюду, кроме социалистического юга знойной Африки. Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне. Опять песня.