Читать онлайн «Дни и годы[Из книги воспоминаний]». Страница 6

Так же, как Федор Кузьмич из Васильевки, Ефим Залесов попал в плен к немцам, и там его отдали помещику. Работая в имении, Ефим восторгался машинами и перенимая новинки сельскохозяйственного производства. Вот бы перенести все это в Сибирь! В машинах — силища! Они облегчают тяжелый земледельческий труд. Но машина недоступна среднему крестьянину. Да и тесно ей будет на маленьких полосках. Она потребует простора. Как же быть? А если мужикам — сообща? Так он пришел к мысли о коллективном владении машинами на обновленной земле. Возвратившись на родину, он после Октября услышал о коммунах и загорелся этим новшеством:

вот где выход! Необходима коренная ломка всей деревенской жизни. С такими светлыми думами он и входит в роман.

Для первой части я, пожалуй, поднял самородок. Тут помогло знание крестьянской среды и, в особенности, природы Сибири. Вероятно, это и расположило к себе редколлегию журнала, в которую тогда входили такие требовательные знатоки художественного слова, как поэт и прозаик Вивиан Итин, поэт А.П. Оленич-Гнененко и критик А.А. Ансон, возглавлявший Сибкрайиздат. Спеша порадовать читателей новью, они закрыли глаза на то, что «самородок»-то еще не очищен от земли и мусора, налипшего со всех сторон.

Работа над второй частью оказалась гораздо сложнее, Тут в моем забое, как мне видится сейчас, оказался пустой песок. Сколько ни промывал его на самодельной бутаре, не намыл золотин. В этой части — кулацкое восстание 1921 года, охватившее несколько восточных волостей нашего Барнаульского уезда. Для ликвидации восстания губернская чрезвычайная пятерка направила особого уполномоченного. Я, относительно грамотный деревенский паренек (я даже умел печатать на машинке), был его секретарем и многие драматические события происходили у меня на глазах, опираясь только на свои впечатления, я для романа не сумел вскрыть политические корни контрреволюционного выступления, затеянного, как мне стало ясно позднее, эсерами. Выражаясь словами В.Я. Зазубрина, я оставался «технически слабым».

А время было сверхсложное, борьба ожесточенной. В упомянутой выше статье Е.М. Ярославский отмечал: в Томском и Мариинском уездах «в самый разгар страды коммунары должны были взяться за винтовки, 58 коммунаров этих уездов погибло в борьбе с белобандитами». Примерно так же было и в нашем Барнаульском уезде.

Первая часть романа увидела свет ранней весной. Моя радость была бесконечной, и я нетерпеливо ждал продолжения. В каком виде дадут более острую вторую часть? Не сократят ли важные, на мой взгляд, абзацы?

Сегодня почта доставила третью книгу «Сибирских огней?» Там продолжение моего романа, о котором заранее было сказано в журнале: «Коптелов написал роман, отражающий вопросы коллективизации», а в печати появились строки: «Сибирские писатели все ближе и ближе подходят к современной действительности, а наиболее передовые и активные из них уже серьезно работают над вопросами нашего социалистического строительства. Они не только на словах, но и на деле, своими произведениями доказывают это».

Мое имя среди «передовых и активных» стояло первым. В двух номерах журнала опубликована половина романа. И вдруг закавыка: в конце второй части нет пометки: «Продолжение следует». И последней поставлена куцая главка из нескольких строчек. Значит вторая половина романа не увидит света? А ведь там апофеоз повествования — в коммуну приходит трактор! Победа нового дела! Народное торжество! Почему же так обкорнали произведение, которым хвалились, когда рукопись лежала на редакционном столе? Чьи тут козни?

Съездить бы в Новосибирск и разузнать все, но меня направляют на хлебозаготовки редактором выездной газеты «За колхоз!» Пора собираться в дорогу. В типографии завтра упакуют наборную кассу со шрифтом и тискальный станок. Сегодняшняя встреча, если она состоится, будет прощальной, быть может, на целый месяц, пока округ не выполнит план хлебозаготовок.

Добротные брички выехали со двора типографии. Невиданные в Бийске. Двуконные, с дышлом. Такие в ту пору бывали только у артиллеристов. И лошади, ухоженные, и сбруя новенькая.

— Все подарочное, — сказал мне возница, молодой парень в буденновке, в поношенной шинели, подпоясанной веревкой. — Шефы дали. Из своей антилерии. В наделок солдатам после увольненья. Они пожелали не домой, а к нам в коммуну. Много всего дали. Бот и мне, — шевельнул плечами и улыбнулся, словно только что получил подарок, — сгодилась шинелька.

Я сидел на передней подводе, на объемистом тюке бумаги. На второй бричке, полуобняв упакованный тискальный станок, ехал комсомолец Толя Захаров, мой помощник по редакции выездной газеты «За колхоз!» Рядом с ним пожилой наборщик Пузырев, которому предстояло также выполнять работу верстальщика и тискальщика. Для нас тоже прислали поношенные шинели, будто мы отправлялисъ не в обычную командировку, а на фронт. Хлебозаготовки тогда, в самом деле, уже начали сравнивать с фронтом.

Как же это могло произойти? Ведь был же нэп. Отчего такая перемена?

Известно, что нэп, когда разорительная и зачастую несправедливая продразвестка была заменена продналогом, дал быстрый взлет сельского хозяйства во всей стране. Газеты и журналы, подбадривая, писали об образцовых крестьянских хозяйствах. На многочисленных выставках их щедро одаривали премиями. Кредитные товарищества в волостных селах бойко торговали сельскохозяйственным инвентарем: древние сохи всюду заменили плугами, которые изготавливали, в частности, в Омске на заводе, когда-то принадлежавшем датчанину Рандрупу.

У нас в Бийске открыли беконный завод, продукцию которого продавали в Англию. В Бийске же построили маслобойный завод, изготовлявший превосходнейшее кедровое масло, я бы сказал, затмевавшее прославленное оливковое. Помню, перед пристанью в ожидании отправки на экспорт просторная прибрежная площадь была заставлена особыми бочонками сливочного масла. Эту отличную тару изготовляли со времен деятельного Сибирского союза маслодельных артелей, правление которого находилось в Кургане. А в 1925 году мне довелось видеть даже в небольшой деревне Ая (неподалеку, от нынешнего Горно-Алтайска) принадлежавший кооперативу сыроваренный завод, в погребах которого выдерживались до полного созревания огромные, как жернова, круги знаменитого на весь мир русско-швейцарского сыра. На базарах и ярмарках рядами стояли сани с мукой и крупой, с тушами свинины и говядины, с замороженными кругами топленого масла, с бочками, полными ароматного меда. Покупатели шли по рядам, пробовали муку и крупу, придирчиво выбирали мясо, тушки гусей и уток. Словом, было полное изобилие. И были «твердые» деньги — червонцы, обеспеченные золотом. Были широко в ходу серебряные полтинники. Куда же все успело исчезнуть? Как возник хлебный кризис, приведший к карточной системе?