Читать онлайн «Шаги по земле». Страница 28

Керосиновой феей была тетя Маруся Еременко, наша свояченица, жена моего дяди. Наливала она жидкость, по вечерам превращавшую осветительные лампы в маленькие солнца, в посудины покупателей из мерной литровой кружки через большую самодельную лейку с ручкой. Обе вещи — лейку и разливную кружку — специально для нее изготовил папа.

Так продолжалось до 1959 года.

А потом началась электрификация села. Помню, как с весны на улице вручную копали ямы под опоры, потом привезли столбы, незнакомо пахнущие лесом. Они, эти стволы деревьев, эти остовы погибших лесных гигантов — слабо ошкуренные, с нежными волоконными остатками коры бледно-коричневого цвета — еще дышали, были почти живыми, и я представляла, как недавно стояли они в далеких лесах, как шумели кронами. Скоро их установили вдоль дворов на одинаковом друг от друга удалении, и электромонтеры, предварительно надев на ноги смешные и неуклюжие металлические когти, начали взбираться на них. Это вообще были люди захватывающе экзотического вида — одетые в странные одежды со множеством карманов с торчащими оттуда непонятными предметами и инструментами. Взобравшись наверх, электромонтеры подолгу зависали на столбах и что-то делали, позвякивая изоляторами из прозрачного зеленоватого стекла, и весело насвистывали. Дети, гурьбой бегающие следом, задирали головы и терпеливо наблюдали за диковинной и опасной работой, что шла высоко над землей.

После этого, наступившим летом, дворы и дома рабочих завода и колхозников заполонили заводские электрики с мотками проволоки и проводов, со своими не каждому знакомыми инструментами, тоже веселые и возбужденные. Они шутили и острословили, чувствуя себя героями, изгоняющими мрак из жилищ и несущими людям новейшие технические достижения. Проводку в домах монтировали, не вделывая в стены, а внешнюю, проложенную по их поверхности, чтобы быстрее управиться, но работали основательно, профессионально. И от проводов с новенькой белой изоляцией, словно украсивших стены новомодной росписью, дома наполнялись торжественностью и новым смыслом.

Электричество стало для нас чудом и спасением. Исчезли из комнат запахи чада и гари, быстро выветрились из памяти полумрак от горящих фитилей, ежедневное протирание ламповых стекол, необходимость стоять в очереди за керосином. Оно было доступно в любую секунду, давало более яркий свет, возникающий без спичек, от одного щелчка выключателя, и было намного дешевле предыдущего освещения. Но не только это — за ним скрывались новые чаяния. Обретенное нами чудо позволяло мечтать о покупке холодильника, стиральной машины и о других волшебных вещах, только слышанных, но не виденных.

Однако нюхать керосин нам предстояло еще долго — от примусов и керогазов, ведь газа не было. Да мы и не знали о нем и не мечтали.

Вообще я появилась у родителей тогда, когда у них уже вполне сложилась семья и устоялись семейные и родственные отношения. Жили мои родители в доме по улице Степной, что достался маме от расстрелянных родителей. От родительских семей у мамы остались два брата, служившие в армии, а у папы — мать с юным сыном от второго брака, что проживали в своем жилье.

Наш дом был именно дом, а не хата, потому что: сарай стоял отдельно, а не под одной крышей с жилыми помещениями; крыша была вальмового типа (четырехскатная) под металлической кровлей; стены стояли на высоком цоколе, а не на земле. В планировке же он напоминал типовые сельские жилища. Вход был с юга, к улице дом выходил восточным торцом. Веранды не было, сразу за входной дверью шел коридор, довольно просторный с выходом на чердак. Прямо по ходу — кладовка, привлекательное место в доме, со съестными припасами: бакалея, домашняя гастрономия в виде непременного сала, окороков. Консервации тогда не было. Направо от входа — дверь в комнаты, расположенные анфиладой. Первой шла кухня — просторное квадратное помещение: напротив входной двери — дверь в залу и далее в спальню, а на северной и южной стороне — окна. Налево от входа в кухню была прикреплена стенная вешалка для рабочей одежды под ситцевым пологом; у северной стены располагалась русская печь, рядом — окно. Дальше вдоль простенка между кухней и залой выступала вглубь кухни плита с духовкой и большой лежанкой, на которой можно было спать. У южной стены кухни, под окном, стоял стол с двумя стульями. А сразу справа от входной двери — посудный шкаф ручной работы, уже старенький, крашенный синей краской.

Зала и спальня, занимавшие вторую половину дома, делились простенком по линии восток-запад: сначала надо было зайти в залу, а из нее — в спальню. Получалось, что спальня занимала северо-восточный угол дома, зала — юго-восточный, а кухня с коридором — всю западную часть.

Летом спать на печи было жарко, душно, и нам с сестрой поставили кровать в родительской спальне. Там же мы спали и зимой в дни, когда не топили русскую печь, а обходились кухонной печкой. В углу спальни изголовьем к востоку, вдоль северной стены, увешанной скромным ковром, стояла родительская кровать. В ее изножье — старинный платяной шкаф из благородного темного дерева, ручной работы. За ним, у торцевого простенка, пряталась наша с сестрой кровать. Получалось, что стояла она как раз напротив окна, выходящего в палисад и дальше на улицу. Чтобы видеть их, а также небо и звезды, нам достаточно было просто открыть глаза.

Я запомнила обстановку спальни довольно подробно, благодаря одному странному и до сих пор необъясненному случаю.

Стояла зима: белизна сугробов, морозы, тонкие тропки вмятого снега вместо дорог. Был праздник, то ли Рождественские гуляния, то ли старый Новый год с его ряженными и розыгрышами. Я проснулась ночью от чужого пристального взгляда. Открыла глаза, повернула голову и посмотрела в окно. Прилепившись к верхнему стеклу, на меня смотрело круглое уродливое лицо — без волос и туловища, явно не человеческое. Сдавленным от страха шепотом я позвала родителей, но оказалось, что они уже не спали.

— Не надо на него смотреть, лежи тихо, — шепотом сказал папа, от чего мне стало еще больше не по себе.

Но оставаться под взглядом страшилища, хоть бы и с закрытыми глазами, не получалось, и я с головой залезла под одеяло, затаилась. Неподвижность давалась с трудом, давила на нервы. Время от времени выглядывая из своего укрытия, я все еще видела большую наглую рожу, которая не меняла положения. Родители продолжали не спать, мне даже казалось, что они были напуганы не меньше меня, но старались не подать виду. Только с рассветом напугавшая нас нечисть исчезла и мы уснули.