Читать онлайн «Провокатор. Роман Малиновский: судьба и время». Страница 9

В то же время новым в тактике капиталистов и также созвучным усилиям полицейского ведомства явилось стремление выдвинуть на эти низшие административные должности кой-кого из авторитетных профсоюзных активистов. Впрочем, обычно дело кончалось тем, что они лишались доверия рабочих и исключались из профсоюзов[60]. К этому нужно добавить многочисленные факты «падения нравов» в фабрично-заводских коллективах: рядовые рабочие, пытаясь замолить былые «грехи», занимались добровольным наушничеством, организовывали подношения начальству и т. д. Заурядным явлением стало штрейкбрехерство и просьбы к полиции защитить от стачечников[61]. Все это, наряду с материальной нуждой и неуверенностью в завтрашнем дне, создавало питательную почву для прямого сотрудничества с охранкой.

Итоговая характеристика «рабочей интеллигенции» в обзоре департамента полиции (1914 г.) свидетельствует о том, что в целом этот слой оценивался все же как враждебный правительству. Специалисты по рабочему вопросу из департамента считали, что «значение… рабочей интеллигенции громадно». Согласно их определению, она представляла собой «новый вид революционных вожаков» и состояла из «распропагандированных сознательных рабочих, получивших революционную подготовку в подпольных организациях и усовершенствовавшихся в тюрьмах и ссылках». Особую роль в ее формировании, говорилось далее, сыграли культурно-просветительные общества, они «выработали тип пропагандистов и агитаторов в виде рабочих-дискуссантов, рабочих-лекторов и рабочих-референтов», а цвет рабочей интеллигенции сосредоточен в профсоюзах, где ответственные должности занимают рабочие «с солидным революционным прошлым… разбирающиеся в политических и социальных вопросах…» Отсюда авторы обзора делали вывод, что одной из «самых неотступных задач розыска» является «дезорганизация» правлений профсоюзов и других легальных рабочих обществ путем арестов их руководителей[62]. Для этого использовался все тот же испытанный набор средств — от перлюстрации писем активистов легальных обществ до вербовки провокаторов.

Все сказанное позволяет сделать один вывод: механизм защиты власти в общем и целом действовал исправно. Правда, его верхушка погрязла в интригах, в подсиживании друг друга, ее интересы переплетались с интересами безответственной придворной камарильи. Тот же директор департамента полиции Белецкий являл собой пример типичного карьериста, построившего свое продвижение по служебной лестнице на угодничестве и выполнении всякого рода щекотливых поручений — сначала Столыпина и его жены, а затем — царского фаворита Распутина[63]. Генерал В.Ф.Джунковский, с именем которого связана наиболее значительная попытка реформирования политической полиции, отдавал должное работоспособности Белецкого, но считал его совершенно несоответствующим занимаемому посту: «…Что он действительно делал превосходно, что выходило у него мастерски, так это втирание очков. Это у него было доведено до совершенства». О Виссарионове Джунковский писал, что тот «не имел никаких принципов, ничем не брезгал, был большой подхалим, а с подчиненными надменен»[64].

Полицейский аппарат работал в значительной мере инерционно, независимо от смены лиц в высшем его руководстве. Об этом свидетельствует принятая департаментом полиции стратегическая линия в отношении РСДРП. Она оставалась неизменной и при Белецком и после его увольнения.

Несмотря на широкую конкретную осведомленность о революционных партиях, в департаменте полиции не было полного единства в понимании их устремлений и реальной силы. Переоценивалась опасность кадетов, из социал-демократов Виссарионов считал более опасными большевиков[65], а Белецкий — меньшевиков, которые якобы всегда готовы идти на объединение с большевиками[66]. Такая перспектива признавалась более чем нежелательной, это подчеркивалось в ряде циркуляров департамента полиции. Очередной циркуляр, подписанный 16 сентября 1914 г. новым директором департамента В.А.Брюн де Сент-Ипполитом, требовал от начальников охранных отделений и жандармских управлений внушить подведомственным им секретным сотрудникам, «чтобы они, участвуя в разного рода партийных совещаниях, неуклонно, настойчиво проводили и убедительно отстаивали идею полной невозможности какого бы то ни было организационного слияния этих течений и в особенности объединения большевиков с меньшевиками»[67].

Понятная заинтересованность в раздроблении сил противника соединялась в этом руководящем документе политической полиции с преувеличением ее возможностей. В этом отдавали себе отчет и некоторые ее видные деятели. Начальнику Московского охранного отделения Мартынову циркуляр представлялся «недостаточно продуманным», а сама идея регулировать взаимоотношения большевиков и меньшевиков усилиями секретной агентуры — наивной утопией. Мартынов понимал, что они регулируются «общим ходом жизни партии, да и самой страны, в ее политическом и экономическом отношении…»[68].

Тем не менее для воплощения замысла Белецкого предпринимались определенные усилия, подыскивались подходящие кандидаты. Одним из них и был Роман Малиновский, уже проявивший себя к тому времени в качестве секретного сотрудника московской охранки под началом того же Мартынова.

Мало кто в Москве не знал серый двухэтажный дом в Большом Гнездниковском переулке. Принадлежал он учреждению таинственному — Московскому охранному отделению. Непроницаемо забеленные стекла и решетки на окнах первого этажа ограждали происходящее внутри от излишне любопытных взоров. После того, как во время декабрьского восстания 1905 года в помещение охранки эсеры бросили ночью из промчавшейся мимо пролетки две бомбы, спешно сооруженная защитная «рогатка» отделила дом от тротуара, ограничив и без того узкий проезд.

Современник, побывавший в этом здании вскоре после свержения монархии, рассказывал, как «с невольным трепетом» перешагнул порог ворот и со двора, через один из девяти подъездов поднялся па второй этаж, где находился кабинет начальника охранного отделения — большая комната с медвежьей шкурой на полу и письменным столом с «бессчисленными телефонами». Телефоны связывали охранку прежде всего с полицейскими участками. Оттуда вызывали на допрос арестованных (но имелась и своя тюремная камера). Связь поддерживалась также с «черным кабинетом» на московском почтамте — там перлюстрировались подозрительные письма, после чего копии поступали в охранку для «разработки».