Читать онлайн «Воспоминания склеротика». Страница 13

     Громкое название «ассистент Человека – оркестра» обозначало должность, в обязанности которой входило переносить все тяжёлые инструменты по маршруту: автобус – гостиница (или другое место ночёвки) – клуб и обратно. Во время концерта я выносил на сцену нужный инструмент шефу и забирал его, если он уже был без надобности. Оплата моего труда была такова, что еле хватало на пропитание. Деньги мне выдавал не администратор, как всем остальным, а лично Морозов. Как-то случайно Павел спросил меня: - а сколько тебе за концерт платит шеф? --  я откровенно назвал эту незначительную сумму. Вечером в номере гостиницы Паша Нежинов и Вася Стамболи имели с Морозовым громкий, но короткий разговор, после которого маэстро долго загримировывал здоровенный синяк под глазом перед выходом на сцену. С этого дня я стал получать в два раза больше, а за некоторые концерты и в четыре. Именно в эти дни дополнительной оплаты Вася или Паша меня обязательно спрашивали о том, сколько я получил сегодня. Позже я узнал, что это были дни «левых концертов», выручка от которых шла прямо актерам, минуя бухгалтерию филармонии. 

     По приезду с гастролей мой шеф покинул южный полуостров и уехал в какой-то северный город. Мне предложили новую работу. При крымской филармонии начал свою деятельность ансамбль оперетты под административным руководством некоего Сагайдачного. Туда набирали молодежь на работу статистами или, как называют эту должность в музыкальных театрах, мимансами. Но только на одну поездку в город Донецк.

     После репетиций в Симферополе, где нам молодым пришлось не только изображать толпу, но и участвовать в танцевальных номерах и даже в небольших эпизодах драматического толка, мы приехали в Донецк. Центр Донбасса представлял собой в эти первые послевоенные годы серенький покрытый черной пылью город. На лавках, бордюрах или просто тротуаре устраивались импровизированные столы, покрытые газетой и уставленные черными бутылками вина с тремя большими семерками на этикетке, или ведром пива с присоседившимися рядом двумя шахтерами, черпавшими из этой лошадиной емкости напиток большими пивными кружками. Поэтому не мудрено было встретить то там, то тут спящих на голой земле, упившихся вусмерть людей в рабочей робе, не дошедших домой после тяжелой шахтерской смены.

      Справедливости ради надо сказать, что, когда уже в семьдесят первом году я приехал в Донецк по приглашению на работу, город нельзя было узнать. Чистота, красивые здания, огромные клумбы роз, нигде не увидишь пьяного, во всяком случае, в дневное время. Своими прекрасными зданиями и скверами, как мне рассказали, город был обязан человеку, много лет проработавшему главным архитектором Донецка. Его знал весь Союз, правда, не как архитектора  Берберова, а как хозяина льва Кинга.

      Расселили нас по квартирам. Я жил с кларнетистом из оркестра буквально рядом с оперным театром, где и должны были проходить наши спектакли. Маленький одноэтажный домик, со злющей собакой во дворе. Хозяйка предупредила нас, что если ночью понадобится пойти в туалет, который находился во дворе, то следует разбудить её, чтобы она подержала пса. Мой сосед решил, что обойдется без посторонней помощи. Он каждый раз, как приходил или уходил из дома, давал этому буйволу в облике собаки по здоровому куску чего-то съестного. Пес с удовольствием пожирал угощение прямо из рук доброго дяди. Будучи уверенным, что эта цепная тварь прониклась к нему любовью, кларнетист свой ночной выход в туалет решил сделать самостоятельно. Услышав бешеный лай и дикий крик музыканта, хозяйка выскочила во двор, угомонила неблагодарное животное и пол дня штопала брюки непослушного жильца.

      Гастрольный месяц прошел быстро. Однако мне удалось снова  выйти на сцену. В Симферополь приехал Свердловский оперный театр и стал набирать околотеатральную молодежь для работы в должности мимансов[5], но на особых условиях. Денег нам не платили, а дали такие бумажечки, по которым можно было свободно проходить в театр на любые спектакли, даже если мы  в них не были заняты. Из многочисленной компании любителей театра, согласившихся на эти условия, я близко сошелся с моим ровесником по имени Рэм. Я слышал, что в дальнейшем он стал крупным областным начальником по части торговли. Так вот, эта дружба не дала мне возможность  дослужить полный срок в почетной должности мимансов. На одном из спектаклей оперы «Лакме» мы изображали людей, чем-то очень взволнованных перед выходом главного героя. Его пел, популярный тогда, известный по роли Эдвина в первом варианте фильма «Сильва», певец Даутов. Так вот, народ, который изображали не только мимансы, но балет и хор в волнении пел, конечно, только устами хора неимоверное количество раз одну и ту же фразу:  «Что случилось»? Рэм мне  и говорит: -- что мы, как дураки, молчим. Давай тоже петь. – Я не рискнул, а он во весь голос стал орать: «Что случилось»? Хористы с недоумением поглядывали в нашу сторону. Сцена продолжилась не так, как задумал её режиссер и композитор Делиб. В момент выхода героя дирижер взмахом руки остановил это, казалось нескончаемое «что случилось», чтобы дать возможность герою сказать, а точнее спеть свое слово. Но воля дирижера столкнулась с непреодолимым желанием Рэма проявить свой вокальный талант, а потому ещё дважды в тишине прозвучал всех волновавший вопрос «что случилось?», надо сознаться, довольно хриплым голосом, выдававшим не абсолютно музыкальный слух исполнителя. Назавтра прямо на контроле у нас отобрали справки о том, что мы сотрудники Свердловского оперного театра. 

      Но вот в 1947 году меня, наконец, приняли в драматический театр, во вспомогательный состав. Радости моей не было границ. Я никогда так долго не стоял перед зеркалом и так тщательно ни брился, ни гладился, ни причесывался, как в тот день, когда впервые пошел в Крымский областной драматический театр, как на работу. Помню первый свой рабочий день. Меня и молодого человека по фамилии Синани инспектор сцены Николаева привела на репетицию спектакля «Губернатор провинции», которую вел замечательный актер и режиссер Е. Орлов. Когда нас ему представляли, было впечатление, что он глухой, так как никакого внимания на новых «актеров»  не обратил, занимаясь какими-то своими делами. Николаева поставила нас в кулисы и сказала: - когда вы потребуетесь режиссеру, он позовет. Мы успокоились и стали смотреть репетицию. Работали над эпизодом захвата одного из немецких домов нашими войсками, где позже расположилась советская комендатура. Обитатели дома в панике и тревоге: то собирают какие-то вещи, то вновь их выбрасывают, то беспомощно опускаются в кресло, не зная, что будет дальше. Актеры это делали здорово. Но вдруг репетиция внезапно остановилась. Раздался крик: -- где актеры? Что за дисциплина у этой молодежи? -- Меньше всего мы думали, что как-то причастны к внезапной остановке, а тем более к гневу режиссера. Наконец, нащупав нас взглядом, он взъярился ещё больше: – посмотрите на них! Стоят себе спокойно, как будто репетиция их не касается. Вы, молодые люди, уже должны были быть давно на сцене с автоматами и делать обыск! Где ваши автоматы?! Где реквизиторы?! Почему у них нет автоматов?!