Читать онлайн «Мемуары». Страница 12

 - Я его узнал! Он на Урицкого антисоветчиной торгует! - кричал бывший военный комендант, - они, гады, там ещё власовский флаг повесили!...

 - Точно! Точно! Проклятые демократы!... - орали остальные сталиноиды.

 В то время на улице Пестеревской (она же - в угоду этим самым ветеранам - до сих пор "им. М. С. Урицкого") действительно, местные активисты ДемСоюза распространяли газету "Свободное Слово", журнал "Посев", брошюру со статьёй Владимира Солоухина "Читая Ленина", и прочий сам- и тамиздат. Но Володя Магеллан не имел к ним никакого отношения: он вообще не интересовался никакой политикой, продавал исключительно выпущенные в совецких издательствах книги - ну, может иногда (как для меня) выуживал где-то букинистические раритеты - но не более. Повторяю, к тогдашним неформалам из ДемСоюза он не имел никакого отношения. Ошибка же стариков объяснялась куда, как просто: дело в том, что большинство активистов местного ДС были если уж не совсем инвалидами, то какими-то увечными людьми. Грешно смеяться и зубоскалить над чужой бедой - но, глядя на них, я всегда ловил себя на мысли, что либеральная идеология не может быть полноценной и здоровой, коль у неё такие ущербные последователи. Впрочем, не я один так думал...

 Тем временем, Магеллана едва ли, не на пинках, выбросили из магазина. Я испытывал ужасную неловкость перед ним - как будто, находясь здесь, я, сам того не желая, оказался заодно с этими злобными, жестокими стариками. Поэтому я поспешил выйти следом.

 - Нич-ч-чего не понимаю! - Володя своими вечно пляшущими руками пытался подкурить, - ч-ч-что за ма-ма-маразм?! Ч-ч-что я им сделал?! Х-х-х-хотел пап-пирос куп-пить...

 - Ну, давай, - говорю, - возьму я тебе папирос. А потом всё объясню.

 В городе, напомню, был табачный кризис: курево было невозможно купить даже по талонам. А вот в "ветеранском магазине" были и папиросы, и сигареты - с фильтром и без фильтра, на любой вкус.

 И я, чтобы не привлекать внимания остальных здешних покупателей, тихонько попросил свою бабушку взять плюс к прочему ещё десяток пачек папирос. И незаметно передал ей деньги. И она, прекрасно поняв, для кого нужны папиросы, совершенно спокойно взяла эти десять пачек, только шепнула мне: " - Сразу возле магазина ему не отдавай! Если ЭТИ увидят - нас с тобой с говном съедят!" Так и сказала. "С говном".

 Папиросы Володьке я передал на соседней улице. Ему было уже и не так важно, за какие такие "провинности" его вытолкали из "ветеранского магазина". Гораздо важнее для него были эти десять пачек курева.

 -П-п-п-нимаешь, мать больше н-н-ничго курить не может! П-п-п-привыкла ещё в лагере - и всё!... - благодарил он меня.

 Я забыл сказать, что однажды он рассказывал мне про свою мать - и про себя, про свою болезнь: его мать ещё шестнадцатилетней девчонкой, во время немецкой оккупации, угнали в Германию, в трудовой лагерь. После освобождения заключённых этого лагеря американцами, она попала в совецкий фильтрационный лагерь - где-то в Австрии. А уж оттуда - в лагерь сибирский, входивший в систему ОзерЛАГ МГБ СССР. Единственного сына-инвалида, страдающего ДЦП, она родила, кажется, за совецкой колючкой - или уже после выхода из лагеря. И, конечно же, в совецком союзе ни она, ни её сын не могли и мечтать о том, чтобы их "прикрепили" к какому-нибудь "ветеранскому" или какому другому спецмагазину: ведь они не были ни бывшими прокурорами города, ни бывшими военными комендантами города, ни первыми-вторыми-третьими секретарями райкома-горкома...

 Не то, что ЭТИ. Которые с говном съедят... Которые всю жизнь только этим и занимались.

 В качестве иллюстрации к тексту использована репродукция картины художника Василия Шульженко "СУСАННА И СТАРЦЫ".

 Вспоминаю двор детства, и не могу не вспомнить его постоянных обитательниц - наших старушенций, бессменных часовых дворовых лавочек и беседки. Господи, сколько же они нам крови-то попортили в детстве!... И, как ни странно, я им за это благодарен: если бы они тогда постоянно не лезли к нам со своими придирками, не ябедничали родителям, то мы, скорее всего, если бы не поубивали, то уж покалечили друг друга...

 Сейчас мне даже страшно вспомнить, какие у нас тогда были развлечения! Вот представьте себе, к примеру, такую картину: к нашему двору вплотную примыкает прогулочная площадка детского сада, и на этой площадке стоит деревянная беседка-веранда с покатой крышей. Высота беседки - метров пять, не меньше (к слову, никак не возьму в толк до сих пор, зачем понадобилось строить такой огромный павильон), крыша крыта досками. В конце 70-х этой беседке было уже лет тридцать, и крыша прогнила к чертям собачьим: в некоторых местах края досок уже и выкрошились насквозь, и через дыры видно, что там, внутри... В одном месте несколько досок просто провалилось. Ну, а мы лезем на эту беседку - и прыгаем с неё в кучу листьев, собранную дворником, если дело происходит осенью. А если зимой - прыгаем в сугроб. А если летом - то в песочницу. А старухи, видя это дело, поднимают гвалт, орут на нас, требуют, чтобы мы немедленно спустились вниз. Как же мы их ненавидели тогда!...

 Мы ненавидели их за то, что они сорвали нам увлекательнейшую экскурсию в недра трансформаторной будки, которую кто-то оставил открытой; мы особо ненавидели одну из них - Полину Абрамовну - которая постоянно отнимала у нас самострелы, стрелявшие мелкими камушками... А как же мы ненавидели их за то, что они поднимали вопли всякий раз, когда мы намеревались проникнуть в старый, двухэтажный сарай, в котором половина кладовок была брошенной, и где можно было найти самые диковинные вещи (например, Андрей Москвин нашёл в одной из таких кладовок обломок настоящей сабли, а я - ржавое охотничье ружьё без приклада). В кладовках, время от времени, прятались от посторонних глаз алкаши самого живописного вида, которых наши дворовые бабули гоняли оттуда, размахивая своими палками...

 С этими кладовками, к слову, связан один интересный эпизод моего детства, и я позволю себе немного отвлечься, чтобы рассказать о нём. Дело в том, что грязных, бранных матершинных слов в детстве я не слышал, да и остальные мои сверстники - тоже. Что поделаешь? - двор у нас был далеко не пролетарский, и такого рода термины не были в заводе в наших семьях. И вот однажды я каким-то образом очутился возле того самого, жуткого и манящего сарая в тот момент, когда, едва держась на ногах, из него выбирались двое алкашей совершенно уж сюрреалистического вида: помню, у одного из них нижние веки настолько отвисли вниз, что мне показалось, что его глаза вот-вот выпадут на землю, и покатятся в мою сторону. А глаза были страшные, совершенно красные...