Читать онлайн «Петр Ильич Чайковский». Страница 13

Увлечение передовой литературой, передовой критикой, радикальной публицистикой сливалось в те годы воедино. «Замечательно, — рассказывал о Чайковском его ближайший товарищ по консерватории Ларош, — что он… интересовался критикой литературной. О Добролюбове и Чернышевском, об Огареве и Герцене… — у нас с ним были разговоры, о музыкальных критиках — никогда». И еще решительнее и шире: «Несомненно, что склад понятий и представлений, ставший главным его содержанием, образовался в нем под влиянием русской литературы 40-х и 50-х годов…» Если вспомнить, что русская литература 40 — 50-х годов, то есть те же Герцен и Огарев, Толстой и Тургенев, Белинский и Чернышевский, Гоголь и Некрасов, вся была порождением нарастающего подъема народных масс, вся была пронизана зарницами предгрозья, то характеристику Лароша следует признать совершенно правильной.

13 мая 1859 года массивные двери Училища правоведения в последний раз захлопнулись за Петром Чайковским. В августовской книжке журнала Министерства юстиции появилось короткое сообщение о том, что окончившие курс Апухтин, Чайковский и Герард зачислены по департаменту министерства.

Началась служба. Для Чайковского она оказалась совершенно невыносимой. Канцелярская рутина, царство бумажного делопроизводства и мертвенной формалистики, за которыми терялось ощущение живой жизни, а страдающие, сталкивающиеся в борьбе люди исчезали под номерами входящих и исходящих бумаг, заплесневелый чиновничий круг с его мелочными интересами и мелкими служебными интригами — вот что встретило Петра Ильича на пороге его трудовой жизни. Чиновник из него не получился. Естественно, что Министерство юстиции, бывшее землей обетованной для правоведов, делавших карьеру, отнеслось к Чайковскому с полным равнодушием. Зато его разнообразные способности, его милый, приветливый характер, его добродушие и остроумие получили высокую оценку в светском обществе, куда ввел его не кто иной, как Апухтин.

Как и многие дворянские интеллигенты того времени, молодой поэт был существом глубоко раздвоенным. Усвоенные им радикальные взгляды плохо вязались с привычным ему обеспеченным, ленивым, «обломовским» бытом. Между мыслями и делами оказывалось ощутительное различие. Об этой болезни целого поколения «лишних людей» писал Некрасов:

Автор «Селенья» и «Песен» был избалован успехами, тщеславен, слабоволен и падок на легкие развлечения. Званые вечера, пикники, дружеские вечеринки, прогулки верхом, любительские спектакли— вот где отводили душу друзья, вознаграждая себя за служебные неудачи. Вихрь быстро сменяющих друг друга впечатлений, круг жизнерадостных, беспечных людей на время увлекли Чайковского. В неизданной автобиографии его брата Модеста мы встречаем обаятельный образ Петра Ильича этих лет — увлекательно-веселого, ласкового, полного жизненных сил. Конечно, в светских гостиных блестящий острослов Апухтин затмевал его. Эпиграммы, каламбуры, шутки Апухтина повторялись теперь людьми со звонкими титулами и видным положением, а лирические стихотворения собственноручно переписывались в толстую тетрадь самой Е. А. Сушковой-Хвостовой, приятельницей Лермонтова. Зато как музыкант Чайковский сразу выделился среди сонма светских любителей музыки, охотно распевавших модные арии и романсы или бегло и бойко игравших на фортепьяно. Небогатый и незнатный, он был радушно принят ими как незаменимый аккомпаниатор и человек, способный исполнить на лету подхваченный мотив вчера услышанной оперы и куплеты веселого водевиля. Он мог даже сочинить несложное сопровождение к поставленной в домашнем кругу пьеске, вальс или музыкальную шутку. Он мог, вызывая шумное одобрение собравшихся, сыграть фортепьянную пьесу «вслепую» — на клавиатуре, прикрытой полотенцем, или спеть итальянскую колоратурную арию, блеснув своей действительно превосходной трелью. Теперь ему пригодились приобретенные еще в Училище правоведения музыкальные навыки. В те ученические годы, вспоминает Мещерский, «белый как лунь Карель» целые часы проводил с Чайковским за фортепьяно. Другой педагог училища, Беккер, после смерти Кареля продолжил занятия с талантливым учеником. Наконец, частные уроки у известного в то время пианиста-виртуоза Р. В. Кюндингера дали Петру Чайковскому основательную техническую подготовку.

В новой среде, куда вошел Чайковский, царило частью наигранное, а частью искреннее восторженное отношение к итальянской опере и итальянским примадоннам. Это было время расцвета итальянского исполнительского искусства, страстным поклонником которого был и юный Чайковский. На петербургской сцене выступали прославленные певцы и певицы: Бозио, Марио, Тамберлик. Светский Петербург упивался красотой и мощью их голосов, легкостью, свободой и изяществом их рулад и трелей.

Еще шире, чуть ли не во всей толще городского населения, был распространен бытовой романс. Его создатели — Варламов, Алябьев, Гурилев — еще совсем недавно были живы, и всякая новинка, вышедшая из-под их пера, немедленно разлеталась в печатных изданиях, списках и просто из уст в уста по всему простору России. Их песни слушал, пел и по памяти разыгрывал на фортепьяно Чайковский, еще будучи мальчиком. Необыкновенно привлекательны для самых широких кругов были темы романсов: несчастная любовь, разлука, разочарование, сомнение, воспоминание, одиночество. Эти трогательные, искренние, но не особенно глубокие по содержанию песни подкупали живостью чувств, слегка разнеженной грустью, красивой распевностью и широтой мелодии. Такие песни-романсы, как «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан» или «Однозвучно гремит колокольчик», охотно певались и в мещанских кругах и в гостиных большого света.

Петр Ильич не только пел и наигрывал на фортепьяно модные романсы. В конце 50-х годов он сам сочинил два романса на слова Фета и Пушкина. Первый из них «Мой гений, мой ангел, мой друг» еще очень наивен. Крайне примитивная мелодия сопровождается беспомощно подобранным аккомпанементом. Удачнее «Песнь Земфиры», сочиненная, вероятно, для любительского исполнения пушкинских «Цыган» и передающая простейшими средствами напряженный драматизм сцены между Алеко и разлюбившей его Земфирой. Несколько позже написанный на итальянский текст романс «Полночь» был даже издан в начале 60-х годов и является первым появившимся в печати произведением Чайковского.

Вероятно, значительное число романсов и вальсов, сочиненных им в те же годы, было позже уничтожено автором, а иные навряд ли и были когда-либо записаны. Во всяком случае, первые произведения Чайковского, дошедшие до нас, возникли в период светского образа жизни и целиком лежат в русле любительского музицирования.