Читать онлайн «История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9». Страница 63

Эта история могла бы показаться романом для тех, для кого правдоподобие не имеет значения. Несмотря на измененные имена, многие знатные персоны Лиссабона знают, кто в ней настоящие действующие лица, но благоразумно никогда их не назовут.

Так мы жили, Полина и я, совсем не расставаясь и становясь день ото дня все влюбленней, как раз оттого, что рассчитывали уморить нашу любовь голодом; но это сама любовь, в конце концов, меня бы убила, потому что я худел на глазах, не мог больше спать, и мой аппетит пропал. Полина, наоборот, полнела и становилась все красивее. Я говорил ей, что если мои страдания ведут к росту ее очарования, она должна воспрепятствовать моей смерти, так как смерть прекращает страдания. Она стала меня убеждать, что мое истощение происходит не от моей любви, а от той жизни, которую я веду, никогда никуда не выходя.

— Если вы меня любите, — сказала мне она однажды, — докажите это. Отправляйтесь прогуляться на лошади.

— И потом?

— Вы увидите меня благодарной, и вы поедите с удовольствием и проспите всю ночь.

Скорей, мою лошадь, скорей, мои сапоги. Я целую ей руку, выходя, и направляюсь к Кенсингтону. Рысь меня не устраивает, я пускаю мою лошадь в галоп, она закусила удила и понесла, и вот я уже на мостовой, как раз напротив дверей герцога де Кингстон, где меня из окна узнает мисс Чугделей и отправляет одного из своих слуг мне на помощь. Я встаю, хочу пойти поблагодарить ее, но не могу ступить на правую ногу. Меня переправляют в зал, разувают, осматривают, и камердинер, хирург, решает, что это вывих с растяжением. Он трогает кость и находит, что она выбита из сустава. Он предписывает мне восемь дней постели, чтобы я вернулся в свою тарелку, делает мне большую повязку, и очаровательная мисс велит отвезти меня домой и отправляет мою лошадь ее хозяину.

У себя я ложусь в кровать, и хирург, который живет в двадцати шагах от дома, снимает повязку и смеется над предполагаемым вывихом. Он ставит сто гиней, что это не более чем растяжение, и он очень недоволен.

— Потому что я хотел бы, чтобы это был перелом, — говорит он мне, — чтобы вы увидели, каков я в деле.

Он был француз. Я поблагодарил его и поклялся, что не нуждаюсь в этом эксперименте, чтобы убедиться в его талантах.

Я не вижу Полины. Мне говорят, что она выехала в портшезе. Я вижу ее, наконец, возвратившейся два часа спустя и взволнованной, услыхавшей от старухи, что я сломал ногу.

– Я несчастная! Это из-за меня!

Она бледнеет и падает на кровать.

— Дорогая моя, это пустяки. Растяжение.

— Злая ведьма! Бог знает что! Почувствуйте мое сердце.

Я чувствую его. Счастливое падение.

Я приклеиваюсь губами к ее губам, происходит двойной поцелуй, и я благословляю растяжение. Полина смеется.

— Чему вы смеетесь?

— Проделкам Амура, всегда нашего хозяина.

— Куда вы ходили?

— Я пошла забрать обратно мое кольцо, отдав доброму человеку сорок восемь ливров, сто он мне выдал, по четыре каждый месяц, и хочу вам сделать подарок, чтобы вы имели сувенир на память о моей дружбе. До самого моего отъезда мы будем жить вместе как жена и муж, и мы устроим свадьбу этим вечером, поужинав здесь на вашей кровати, потому что растяжение и я не позволим вам ее покинуть.

— Ах, дорогая Полина! Какая новость! Позвольте, ради бога, мне сомневаться, потому что уверенность заранее меня убьет.

— Ладно, сомневайтесь в этом, но лишь слегка, потому что иначе это сомнение может меня обидеть. Довольно жить с вами, любя вас и делая вас несчастным, — я решилась на это, три часа назад, видя, как вы садитесь на лошадь, и я пошла забрать мое кольцо, чтобы выйти из ваших объятий только тогда, когда придет роковое письмо, которое призовет меня в Лиссабон. Восемь дней мое сердце опасалось этого. Нет. Я этого больше не хочу. Пусть бы курьера, что везет это письмо, ограбили.

Как она мне и сказала, я призвал ее упасть в мои объятия, но поскольку дверь была открыта, она этого не хотела, и, чтобы меня успокоить, она пошла за Ариосто и хотела читать мне приключение Риччардетто с Фиордеспина, принцессой испанской, которое составляет главное украшение двадцать пятой песни поэмы, которую я знал наизусть. Она взялась быть принцессой, а чтобы я был Риччардетто, и она наслаждалась в воображении:

Когда она подошла к стансу, который говорит:

Она сделала глоссу на фразе «целовала в уста» и на Амуре, который в этот момент придал твердости стреле Риккардетто. Комментируя это действо, она, казалось, была недовольна тем, что от удивления я дал ей возможность дотронуться до стрелы, но она должна была разразиться смехом, когда подошла к двум стихам:

и к двум другим из следующего станса:

Она удивляется тому, что Рим не запретил эту поэму, в которой столько сальностей , но она отказывается от этих слов, когда я убеждаю ее, что единственные вещи, которые заслуживают названия сальностей , это те, что вызывают отвращение. Ей приятно в Ариосто то, что он отдал предпочтение Испании перед женщиной другой нации, чтобы приписать ей соответствие вкусу барокко, что привело ее к влюбленности в Брадаманте. Но я решил, что наступил мой час, когда она прочла эти три стиха:

Я хочу немедленно показать ей явление в действии, но она говорит, что я рискую повредить моему растяжению.

— Уж не следует ли ждать моего выздоровления, чтобы вкусить нашего брака?

— Я так полагаю. Вы не можете, если я не ошибаюсь, сделать малейшее движение…

— Вы ошибаетесь, дорогая; но, тем не менее, я не стану откладывать все на завтра, будьте уверены, даже если это будет мне стоить ноги. И еще, вы убедитесь, что существуют два способа. Я вас убедил? Ответьте мне, потому что ваше рвение меня интересует.

— Ну что ж! Жена должна повиноваться супругу. Я сделаю все, чего вам хочется.

— Когда?

— После ужина.

— Дорогая жена, перейдем к ужину. Пообедаем лучше завтра.

— Нет. Признайте, что мы должны остерегаться давать повод слугам догадаться.

Я согласился; но мы не могли есть, и в десять часов оказались вполне свободны.